(народная смеховая культура постперестроечной Украины)
В заглавие вынесен фрагмент популярного стишка, гулявшего по Украине на рубеже 80-90-х годов. Тогда к совсем еще свежей общенациональной чернобыльской травме добавились позднегорбачевские тотальные дефициты. Если быть педантом, то в те годы в карманах украинцев (как и у всех пока еще советских людей) дензнаков в карманах не убыло, а скорее прибыло. Да только деньги были уже инфляционные, покупательная способность большинства населения вошла в глубокое пике. Забытый народный автор, сам того не подозревая, пророчески описал не настоящее, а ближайшее будущее, в котором миллионам украинцам просто перестали выплачивать зарплаты и пенсии. Остаётся лишний раз подтвердить справедливость присказки «народ скаже - як зав'яже». Но горький смех все же легче горьких слез. Если очень серьезные вещи можно редуцировать к шутке, к смеху, то возможно и обратное: о смехе говорить серьезно.
В 1965 году русский литературовед Михаил Михайлович Бахтин (1895 - 1975) написал капитальное исследование «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса». Без преувеличения можно сказать, что этот труд обессмертил имя Бахтина, сделал его всемирно признанным классиком литературоведения, культурологии и философии. Прошло уже более сорока лет с момента выхода его в свет, но и сегодня он остается в лидерах по индексу цитируемости. Труд стал хрестоматийным произведением для гуманитариев разных специализаций. В чем же его ценность, и почему мы, граждане современной Украины, обращаемся к этому исследованию жизни средневековой Франции именно сегодня ‑ в день веселого первоапрельского карнавала ‑ в День смеха?
На то имеются веские основания. Ведь Бахтину на анализе творчества романа Рабле (1494 - 1553) «Гаргантюа и Пантагрюэль» первому удалось построить цельную семиотическую теорию карнавала. Бахтин ввел в научный оборот понятие «народной смеховой культуры». Это основное положение в его концепции карнавала. Бахтинская теория дает ключ к правильному осмыслению литературных памятников не только давно ушедшей эпохи средневековья, но и современного фольклора, включая те его компоненты, что относят к ненормативной лексике.
Смеховая культура по Бахтину является «изнаночной», неофициальной частью культуры, которая, как принято думать, как раз и выражает самую душу народа. В противоположность лицемерно серьезной официозной культуре, навязываемой власть имущими народу сверху, исконно народная культура - смеховая, и в значительной мере находится в кругу непристойностей. Бахтин с самого начала предупреждает, что непристойность смеховой культуры не укладывается в плоскость бытового цинизма, она имеет свою глубину, которая совершенно ускользает от внимания при чинном и благопристойном подходе: «Смех - не внешняя, а существенно внутренняя форма, которую нельзя сменить на серьезность, не уничтожив и не исказив самого содержания раскрываемой смехом истины» - пишет Бахтин. Смех является всплеском радостного возбуждения как ответ на внезапно обнаруживаемое превосходство субъекта над противостоящей ему амбицией власти, церкви или денежных мешков.
Отмечаемый у нас 1 апреля День смеха (или День дурака) уходит корнями в седую дохристианскую древность. По ряду признаков его можно назвать карнавальным праздником, хотя он не относится к числу классических карнавалов. Они устраивались (и устраиваются поныне!) накануне Великого поста ‑ как знаменитый бразильский карнавал или его скромная сестра наша масленица. Буквально термин «карнавал» означает перевод с латинского «carne, vale!», то есть ‑ «прощай, мясо!» Однако празднества карнавального типа и связанные с ними смеховые действа или обряды не были связаны исключительно с началом поста. Напротив, кроме карнавалов в собственном смысле с их многодневными и сложными площадными и уличными действами и шествиями, в средневековой Европе справлялись особые «праздники дураков» («festa stultorum») и «праздники осла». Существовал также особый, освященный традицией вольный «пасхальный смех» («risus paschalis»). Он как раз праздновал окончание поста, снятие запретов на мясо и плотскую любовь. Более того, почти каждый церковный праздник имел свою, тоже освященную традицией, народно-площадную смеховую сторону. Таковы, например, так называемые «храмовые праздники», обычно сопровождаемые ярмарками с их богатой и разнообразной системой площадных увеселений (с участием великанов, карликов, уродов, «ученых» зверей).
Карнавальная атмосфера господствовала и на таких сельскохозяйственных праздниках, как сбор винограда. Смех сопровождал обычно и гражданские и бытовые церемониалы и обряды: шуты и дураки были их неизменными участниками и пародийно дублировали различные моменты серьезного церемониала (прославления победителей на турнирах, посвящений в рыцари и др.).
Любопытно самооправдание суровой католической церкви, почему она терпела все эти святотатства. Защитники праздника дураков ссылались, прежде всего, на то, что праздник установлен в самые ранние века христианства предками, которые лучше знали, что они делают. Затем подчеркивался не серьезный, а чисто шутливый (шутовской) характер праздника. Это праздничное увеселение необходимо, «чтобы глупость (шутовство), которая является нашей второй природой и кажется прирожденной человеку, могла бы хоть раз в году свободно изжить себя. Бочки с вином лопнут, если время от времени не открывать отверстия и не пускать в них воздуха. Все мы, люди, - плохо сколоченные бочки, которые лопнут от вина мудрости, если это вино будет находиться в непрерывном брожении благоговения и страха Божьего. Нужно дать ему воздух, чтобы оно не испортилось. Поэтому мы и разрешаем в себе в определенные дни шутовство (глупость), чтобы потом с тем большим усердием вернуться к служению Господу». Такова была защита праздников дураков в XV веке.
Официальные праздники - и государственные, и церковные - никуда не уводили из существующего миропорядка и не создавали никакой второй жизни. Напротив, они освящали, санкционировали существующий строй и закрепляли его. Официальный праздник, иногда даже вопреки собственной идее, утверждал стабильность, неизменность и вечность всего существующего миропорядка: существующей иерархии, существующих религиозных, политических и моральных ценностей, норм, запретов. Праздник был торжеством уже готовой, победившей, господствующей правды, которая выступала как вечная, неизменная и непререкаемая правда. Поэтому и тон официального праздника мог быть только монолитно серьезным, смеховое начало было чуждо его природе. Именно поэтому официальный праздник изменял подлинной природе человеческой праздничности, искажал ее. Но эта подлинная праздничность была неистребимой, и потому приходилось терпеть и даже частично легализовать ее вне официальной стороны праздника, уступать ей народную площадь. Несмотря на казалось бы очевидную связь с религией, Бахтин особо подчеркивает принципиальную внерелигиозность и внецерковность карнавалов. Организующее карнавальные обряды смеховое начало абсолютно освобождает их от всякого религиозно-церковного догматизма, от мистики и от благоговения, они полностью лишены и магического и молитвенного характера (они ничего не вынуждают и ничего не просят). Более того, некоторые карнавальные формы прямо являются пародией на церковный культ. Королем карнавала становится нищий или дурак. И ему воздают королевские почести. Назначается также карнавальный епископ, и кощунственно оскверняются христианские святыни. Анекдот звучит вместо молитв. Верх становится низом, голова ‑ задом и половыми органами. Меняются местами мужское и женское (мужчины надевают маски женщин и наоборот). Вместо благочестивых слов слышится сквернословие, площадная брань. Меняются местами сами противопоставления жизни и смерти. Происходит временная замена реальной жизни на игру, на утопическое карнавальное братство и равенство.
Прошло почти пятьсот лет после эпохи Рабле, но кое-где вышеприведенные слова почти не нуждаются в коррекции. Достаточно посмотреть на телетрансляцию праздника из католической Бразилии. Карнавал там, на месте, нельзя наблюдать, в нем можно только жить. Конечно, восточнославянская традиция веселиться не столь экспансивна. Уличные действа в День смеха у нас проходят практически в одной Одессе. Мы веселимся, так сказать, более камерно, даже на телевидении. Масштаб гротескности Верки Сердючки, наиболее заметного персонажа, тяготеющего к традициям народной клоунады, весьма далек от картин Рабле. Вторая карнавальная жизнь у нас никогда не вытесняла реальную жизнь. Нигде. Даже в столице юмора и смеха в Одессе, хотя недавно в некоторых учреждениях портового города стали полуофициально объявлять 1 апреля нерабочим днем.
Тем не менее, власть однажды отнеслась ко Дню смеха очень серьезно: печально памятная «павловская» ценовая реформа 1991 года была проведена во вторник 2 апреля, а не в понедельник 1 апреля, как должно было бы следовать из обычной логики. Последнее советское правительство премьера Павлова не рискнуло дать своим оппонентам дополнительные козыри типа «неудачной первоапрельской шутки».
Иногда можно услышать сравнение событий на киевском Майдане незалежності осени - зимы 2004 года (так называемой «оранжевой революции») с карнавалом. Основанием тому служит определенная морфологическая схожесть этих действ с «высоты птичьего полёта». Видны многотысячные толпы, обилие ткани яркого цвета, громкая музыка, выступления артистов, и даже коллективные танцы. Апологеты Майдана как народного карнавала неизменно подчеркивают его мирный характер (с этим можно дискутировать), вспоминают лозунги с двусмысленным политико-эротическим содержанием («Кохаймося!»), огромные карикатуры на политических оппонентов, пение вокруг ночных костров, секс прямо на осевой линии Крещатика (тут мы теплолюбивым бразильцам дали фору!), радостное возбуждение толпы («разом нас багато - нас не подолати!»), атмосферу праздника, особенно для любителей «халявы» - с раздачей апельсинов, кофе, горячей пищи, теплой обуви и одежды и прочего, о чем не любят говорить вслух (денег, мобильных телефонов, железнодорожных билетов и удостоверений непонятного образца). Хотя алкоголь и запрещался дирижерами Майдана, но он лился рекой (пьяных своевременно убирали с глаз долой). Итак, это на самом деле был праздник свободы, карнавал?
Попытка такой корреляции может быть следствием только одного - полного непонимания ни сути карнавалов, ни сути событий осени-зимы 2004 года в Киеве. Настоящая статья не преследует цель политологического анализа феномена Майдана. Ограничимся тем, что его участники не «играли» сознательно в Майдан, как играют в карнавальное действо те же бразильцы. Последние, хотя и растворяются и живут в карнавале, но внутренний счетчик времени у них тикает, в глубине сознания они помнят, что через короткое время начнется рутинная повседневная жизнь. Поэтому никакой «ломки» на следующий день после карнавала у них нет, тем более нет и разочарования. Свезенные же и инициативно приехавшие в Киев статисты Майдана в значительном числе сыграли «втемную», не поняв отведенную им роль. Игру по непонятному для них сценарию они приняли за настоящую жизнь.
Первая же «ломка» началась буквально сразу после «победы революции»: сотни людей так вошли во вкус сытого и безбедного существования на центральной городской улице, что не хотели сворачивать палатки и разъезжаться по домам. Дело даже не в том, что многие из них требовали денег на проезд и за отработанную массовку. Главная причина была не материальной. Это был психологический надлом: вчера они «делали историю в центре европейской столицы», а сегодня они никому не нужны. Дома в глухих карпатских селах их ждала прежняя безработица и отсутствие социальной перспективы. Тогда по психиатрическим больницам Украины прокатилась волна «майдаунов», которых не могли реабилитировать в нормальную жизнь, а сам Майдан неоранжевые киевляне прозвали «Майданом невменяемости». Еще раз обращаю внимание: разочарование и внутренняя пустота участников псевдокарнавала не были связаны с невыполненными предвыборными обещаниями их кумиров. Чтобы понять, что их «кинули», им нужно было еще прожить несколько месяцев. Таким образом, в украинскую почву карнавальные действа глубоких корней не пускают, ограничиваясь Одессой.
Специфика чисто украинской смеховой культуры наиболее ярко проявляется, однако, не в День смеха (здесь трудно выделить национальные черты, этот праздник у нас вполне космополитичен), а в многочисленных украинских анекдотах ‑ «о самих себе».
Бахтин отмечает эту важную особенность народного смеха: смех направлен и на самих смеющихся. Народ не делает для себя исключения. Он тоже несовершенен, тоже, умирая, рождается и обновляется. В этом - одно из существенных отличий народного смеха от чисто сатирического смеха. Чистый сатирик, знающий только отрицающий смех, ставит себя вне осмеиваемого явления, противопоставляет себя ему, - этим разрушается целостность смехового аспекта мира, смешное (отрицательное) становится частным явлением. Народный же смех выражает точку зрения мира, куда входит и сам смеющийся.
Для украинского юмора самоирония, порою на грани жесткого сарказма, очень характерна. В ней я вижу если не признак здоровья народного духа, то по меньшей мере надежду на его выздоровление. Ведь то, что заметная часть нашего общества болеет национальным чванством, занята «раздуванием щек» и поиском виноватых где угодно, то только не внутри самих себя, доказывать нет необходимости.
Приведем мизерную часть откликов украинского анекдотного фольклора на официальные мифы недавнего советского прошлого и современной независимой Украины. Я прекрасно понимаю, что многие мои оппоненты сочтут подбор примеров провокативным. Но я вновь призываю рассматривать их не через призму политических пристрастий, а как реальный факт современной народной смеховой культуры. В конце концов, не я их придумывал, и мне не известны их авторы. Смеховая культура по Бахтину изначально оппозиционна власти, если во времена СССР анекдоты слагались про КПСС, то было бы крайне наивно ожидать, что с падением Советской власти народ в своих анекдотах начнет славить новую государственность. Вместе с тем, налицо и определенная преемственность, своего рода «развитие темы».
Так, в советское время, когда декларировалось, что националистические предрассудки «полностью изжиты» и восторжествовала полная «дружба народов», тот же народ множил веселые (и не очень) анекдоты про националистов.
Классикой стало:
Вуйку, а чому Ви на квіти керосин ллєте?! Вони ж загинуть!
Нехай гинуть... Головне - щоб зброя не зіпсувалась!
Национализм - абсолютно деструктивен, первой его жертвой становятся сами националисты. Вот как это виделось безвестному автору:
Сидит националист с топором возле вырубленной березовой рощицы и горько плачет. Жалко ему березок. На вопрос, зачем он их погубил, отвечает:
Тут такий жах був, такий жах... Приїхав автобус з москальскими туристами, вийшла одна, подивилась на оті берізки, та й каже: «Смотрите - типично русский пейзаж!»
Но вот национализм из подполья постепенно вышел на свет и стал претендовать на роль официальной идеологии. Свою узко-националистическую идею и символику он пытается выдать за общенациональные. При этом, однако, националисты могут с остервенением рвать перед телекамерами «священные» для них жовто-блакитні полотнища, если те побывали в руках «недостойного», на их взгляд, Кучмы. Как это было 9 марта 2001 года в Киеве у памятника Шевченко. Народ прекрасно чувствовал политическую фальшь участников того постыдного зрелища с обеих сторон. Для смеховой культуры нет неприкасаемых сакральных символов, запретных тем и идеологических табу. Еще задолго до этого инцидента был зафиксирован анекдот:
Журналист спрашивает у националиста: "Чи є у Вас закордонні однодумці?
Так, є. То китайські педерасти.
Але ж чому?!
Бо вони теж, як ми, - жовті та блакитні...
Здесь не была употреблена ненормативная лексика, но мы подошли к ее грани. Бахтин по этому поводу пишет: «Каждая эпоха имеет свои нормы речевой официальности, приличия, корректности. И во всякую эпоху есть свои слова и выражения, употребление которых воспринимается как известный сигнал говорить вольно, называть вещи своими именами, говорить без умолчаний и эвфемизмов. Употребление таких слов и выражений создавало атмосферу площадной откровенности, настраивало и на определенную тематику, и на неофициальность самой точки зрения на мир...В современных ругательствах почти ничего не осталось, кроме голого отрицания, чистого цинизма и оскорбления. В смысловых и ценностных системах новых языков и в новой картине мира эти выражения совершенно изолированы: это - обрывки какого-то чужого языка, на котором когда-то можно было что-то сказать, но на котором теперь можно только бессмысленно оскорбить. Однако было бы нелепостью и лицемерием отрицать, что какую-то степень обаяния (притом без всякого отношения к эротике) они еще продолжают сохранять. В них как бы дремлет смутная память о былых карнавальных вольностях и карнавальной правде...Культура смеха и смехового цинизма менее всего может быть названа наивной, и она вовсе не нуждается в нашей снисходительности. Она требует от нас пристального изучения и понимания».
Продолжим эту тему. Первая строка текста навязанного националистами гимна «Ще не вмерла України» является даже не плагиатом (то есть скрытым заимствованием) польского гимна «Jeszcze Polska nie zginela», а его демонстративной калькой. Оспаривать очевидное ‑ само по себе смешно, но не у всех есть чувство юмора, чтобы это понять. Польские корни украинского гимна не считал нужным скрывать даже сам его пропольски настроенный автор Павло Чубинский. Он в свое время перевел на русский и украинский языки текст гимна Польши на слова Юзефа Выбицкого (тогда еще, естественно, текст будущего гимна), за что и пострадал при царизме. Во время долгого проталкивания в Верховной Раде текста Чубинского родился соленый анекдот:
‑А Вы знаете, наши правые решили заимствовать партийный гимн у чилийских левых - марш «Народного фронта». Там рефреном по-испански повторяется припев: «Venceremos! Venceremos!» («Мы победим! Мы победим!). Так вот: мелодию они сохранили полностью, а перевод слегка изменили: «Не всеремось! Не всеремось!
На этот счет уместно вспомнить приведенный в романе Рабле анекдот о том, как английский король Эдуард повесил в своем клозете герб Франции, якобы для того, чтобы унизить Францию. На самом же деле, пугавший короля вид страшного для него герба помогал ему облегчаться. Так король использовал собственный страх как средство от запора. Второстепенная в данном случае инверсия желудочно-кишечной проблемы (запор - диарея) не может скрыть очевидную историческую преемственность двух анекдотов, пусть даже и неосознанную современным автором.
Бахтин пишет, что сам же по себе смех является средством преодоления страха. Серьезность официальна, авторитарна, сочетается с насилием, запретами, ограничениями. В такой серьезности всегда есть элемент страха и устрашения. Смех, напротив, предполагает преодоление страха. Не существует запретов и ограничений, созданных смехом. Власть, насилие никогда не говорят на языке смеха. Так называемый «черный юмор», многочисленные анекдоты-страшилки про зверства бандеровцев и петлюровцев могут проиллюстрировать этот тезис Бахтина. Хотя мне от них все равно жутко. Даже не хочу их здесь приводить в день 1 апреля.
Первого президента Украины народ наградил анекдотом, который сам Кравчук в одном из интервью отметил с явным удовлетворением:
Выходит Кравчук из самолета, а над ним услужливо раскрывают зонт от дождя. Кравчук благодарит:
‑ Дякую, не треба... Я проміж краплин як нибудь...
Украинский фольклор чутко реагирует на демагогию чиновников по поводу заботы о народном благе:
А Вы слышали, пенсионерам добавлена еще одна льгота - право переходить улицу на красный сигнал светофора?!.
Появились анекдоты, связанные с Интернетом:
‑ Вуйку, чому Ви користуєтесь москальским доменом mail.ru?
‑ Ти диви! А я думав, що "ru" - це "Рідна Україна"...;
В школе на уроке информатики учитель диктует пример написания адреса электронной почты:
Дети, запишите адрес нашего президента: «Президент - «собака» ‑ гав - юэй»;
Диктор радиостудии после приказа перейти на государственный язык адрес Web-сайта вместо обычных «даблю даблю даблю точка...» читает следующим образом: «эм до гори ногами эм до гори ногами эм до гори ногами крапка...»
Конечно же, неисчерпаема экономическая тема для анекдотов:
Безработный, забывший вкус мяса, поймал в силки зайца. Радостный он просит жену приготовить жаркое. Жена говорит:
‑ Нет газа, отключили за неуплату.
‑ Приготовь на электроплитке!
‑ Веерные отключения!
‑ Тогда приготовь на костре!
‑ Посуды нет - всю отнесли на пункт приема алюминия.
Безработный в досаде швыряет зайчишку, тот радостно отбегает на безопасное расстояние и выкидывает лапу в ОУНовском приветствии: «Слава Украине!»
Вот свежий анекдот к последним выборам в ВР:
Приходит неожиданно с работы домой Владимир Литвин. Глядит: а дома жена с любовником ругаются... Ну, он их взял и помирил!
А недавно в нашу редакцию позвонил один рассерженный чиновник:
‑ Что вы себе позволяете?! Открытым текстом гоните матерные выражения! Пусть даже по сути и верно, но разве приличные издания такое себе позволяют!
‑ О чем это Вы? Где Вы нашли у нас мат? - недоуменно спрашиваем у него.
Вот, у вас в последнем кроссворде нужно угадать слово означающее: «Печальный итог реформирования науки и системы образования в Украине». Слово состоит из шести букв, вторая буква - «и». Это что, если не мат?!
Не горячитесь, сначала дорешайте кроссворд до конца. Там имеется в виду слово «фиаско». А Вы, кстати, что подумали?
Александр Смирнов
