Крах советского государства и распад созданного после Второй мировой войны советского блока в Европе был проявлением и одновременно важным фактором общего кризиса мирового левого движения. Уничтожение советского социального и политического строя руками верхушки самой Коммунистической партии Советского Союза сразу же лишило авторитета западные коммунистические партии. Они начали распадаться, маневрировать, менять названия и отрекаться от былой поддержки советского проекта — какой уж тут авторитет.
Напротив, правые силы, консолидированные неолиберальной волной, приобрели второе дыхание. При поддержке и практически руками номенклатуры КПСС и ее интеллектуальных служб правые быстро создали постмодернистскую антикоммунистическую концепцию, соединив в ней образ святого мученика царя Николая II, сталинские репрессии, Пражскую весну и войну в Афганистане, советские очереди за колбасой и затруднения с выездом советских евреев в Израиль. Все это одновременно служило прикрытием для наступления на ценности солидарного общества во всех его проявлениях, в любых странах и культурах. Неолиберализм с его культом свободного индивида подавил всякие гласные сомнения. Фундаментализм социал-дарвинистских постулатов задал жесткое клише для массового сознания: капитал есть единственный защитник свободы. Его нынешняя победа есть конец истории.
За коммунистами начали отступать и социал-демократы. В поисках компромисса они отреклись от марксизма в его самой мягкой версии, от самого понятия классовой солидарности трудящихся, а затем приняли объяснительные модели неолиберализма. Эти модели неадекватны структуре идущих в мире процессов, поэтому весь дискурс европейской социал-демократии сразу стал выхолощенным, он спустился с уровня проблем бытия до уровня сиюминутных проблем социального быта. Более того, некоторые социал-демократические правительства стали выполнять неолиберальные программы в экономике, взяли на себя работу по демонтажу социального государства.
Социал-демократы даже не решились пойти на принципиальные общественные дебаты по действиям правых, разрушавших основы мироустройства, заложенные Просвещением, — такие, как "Буря в пустыне" или бомбардировки Югославии. Без звука был лишен поддержки социал-демократический проект в Никарагуа, ни слова не сказано против открытой интервенции США в Панаму в 1989 г. Пиночет прославлялся как умелый либерал-рыночник. Если не аплодисментами, то молчаливой поддержкой встретили социал-демократы беспрецедентный расстрел парламента в Москве. Западная социал-демократическая пресса даже применила новояз в стиле Оруэлла — "мятежный парламент". В целом левые были ошеломлены и отступали в беспорядке, даже там, где находились у власти. Достаточно посмотреть хотя бы на идейную трансформацию Хавьера Соланы, начинавшего как министр социал-демократического правительства Испании после Франко.
Но самый важный в долгосрочной перспективе регресс наблюдался в теоретическом плане. На огромной территории бывшего СССР проводился и проводится жестокий неолиберальный эксперимент — деиндустриализация второй по масштабам, на момент начала реформ, экономической державы мира. Побочным следствием демонтажа промышленности и сельского хозяйства стала деградация современных систем жизнеобеспечения 280 миллионов человек, воспитанных в бытовых условиях индустриальной цивилизации (жилище, транспорт, здравоохранение и пр.). Этот эксперимент на десятках миллионов людей дал огромное знание об обществе и экономике, о культуре и межнациональных отношениях. Это знание было куплено ценой массовых страданий и десяти миллионов избыточных смертей в одной только Российской Федерации. Освоение этого знания хоть в какой-то мере окупило бы страдания народов постсоветских стран, и можно было надеяться, что первыми это знание примут, систематизируют и обсудят именно левые силы.
Этого не произошло. Предупреждения российским реформаторам, указания на ошибочность примененной в России неолиберальной доктрины и опасности, которые она в себе таила, поступали исключительно на личной основе от видных американских и европейских ученых, в том числе либерального направления, но не от организованных левых интеллектуальных сил. Причем даже открытия самих западных ученых, с удивлением наблюдавших за протекавшими в России аномальными процессами, не вызывали у социал-демократов особого интереса. Это само по себе очень примечательное явление, говорящее о глубине кризиса левой общественной мысли.
В середине 90-х годов группа американских ученых, в числе которых было три нобелевских лауреата по экономике, совместно с российскими коллегами провела анализ осуществлявшихся в России неолиберальных реформ и их последствий. Результаты были опубликованы в книге "Реформы глазами американских и российских ученых", вышедшей в свет в 1996 году. В одном из американских докладов было сказано: "Политика экономических преобразований потерпела провал из-за породившей её смеси страха и невежества". Эти слова надо было принять за сигнал всему миру! Ведь та же самая "смесь страха и невежества", которая привела к национальной катастрофе Россию, претендует на мировое господство в массовом сознании. Но никакого отклика в кругах левой европейской интеллигенции этот сигнал не вызвал.
Прямо скажем, в 90-е годы основные социал-демократические партии, стоявшие у власти влиятельных европейских государств, поддерживали, с несущественными оговорками, проводимую в России радикально-либеральную реформу и не желали ничего знать ни о ее социальных последствиях, ни о том, что эта реформа взращивает мощную организованную преступность, которая не только наносит тяжелейшие травмы самой России, но будет вскоре способна угрожать и западным странам.
Однако в первые годы ХХI века наметился перелом, который позволяет говорить о возрождении левого движения и левой теоретической мысли в ареале европейской культуры. Взгляд на мир и на общество с позиции человеческой солидарности и равенства вновь востребован — в новой конфигурации социальных и политических условий, при новой системе рисков и опасностей. Широкие слои населения самых разных стран, и особенно молодежь, осознали, что неолиберальная волна представляет угрозу для всех, в том числе и для либерализма как специфического культурного и социального явления.
В какой-то мере этому левому повороту способствовал фундаментализм неолиберальной доктрины. Средний класс трезво взвесил и оценил те угрозы, которые несет его интересам "война цивилизаций". Ведь теперь, разразись она в полной мере, речь пойдет не о расстреле из пулеметов архаичного войска, вооруженного луками, как это сделали англичане под Хартумом в 1898 году, убив 11 тысяч суданцев, а сами потеряв 21 человека. Теперь война затронет всех и каждого, от неё не удастся закрыться с помощью ракет и авиации — это наглядно дали понять молодежные группы иммигрантов в предместьях Парижа.
Денежный фетишизм неолиберализма, делающий прибыль высшим критерием при принятии решений о судьбе целых стран и народов, неизбежно приводит к разрушению институтов построенного социал-демократами социального государства. Ярким примером этого стали последствия либерализации рынка труда, повлекшей массовую миграцию дешевой рабочей силы, которая не интегрируется в общество, а содержится в "загоне". Этот новый уклад, мягко называемый неоантичностью (то есть рабством новой формации), разрывает всю социальную ткань западного либерального общества. "Белые граждане" отделяются от иммигрантов методами скрытого апартеида, пытаются соорудить для себя в собственных городах некие цитадели. Возникающий синдром "осажденной крепости" порождает в обеих разделенных частях новое этническое сознание с ксенофобией самого пещерного типа. Это — прямое и неизбежное следствие неолиберальной волны.
Этот путь ведет к нарастанию угрозы, паллиативные и полицейские меры бессильны. На наших глазах происходит распад политических наций "европейского" типа, скрупулезно созданных в ХIХ веке. США, дальше всех зашедшие в неолиберальной революции, уже захлестнуты "мультикультурализмом" и волной этнизации, разбившей их знаменитый плавильный тигель — сейчас лишь 5% считают себя "просто американцами", остальные откатываются к этническому самосознанию, в том числе в самых архаичных неофеодальных формах. И это — тоже следствие того разрушения больших общностей, которое производит неолиберализм с его девизом конкуренции как "войны всех против всех". Тут проявляется общий закон: фундаментализм, декларируя радикальный возврат к истокам, разрушает эти самые истоки. Неолиберализм стал могильщиком либерализма.
Страшным проявлением этого закона стал и выпущенный из бутылки неолиберальными проектировщиками "нового мирового порядка" джинн терроризма. Созданный для борьбы против СССР и "коммунистической угрозы" в Европе, международный терроризм стал жить своей жизнью, ставить свои экономические и геополитические цели.
Терроризм — тень неолиберализма, отделившаяся, как в страшной сказке, от своего хозяина, прямой результат фетишизации денег, ставших в ходе реализации неолиберальной доктрины мерилом и общим выражением не только материальных, но и человеческих ценностей. Сведение ценности человеческой жизни к издержкам совершения террористического акта сделало последний эффективным средством политической борьбы. Политтехнологи начинают выбирать между дорогостоящими технологиями оболванивания населения и дешевыми терактами для устрашения и мобилизации граждан в целях достижения желаемого политического результата. В этих же целях по законам телешоу разыгрываются настоящие войны, жертвами которых становятся целые народы.
В СССР не было и не могло быть терроризма, и в этом заслуга не КГБ, а социального порядка и культуры солидарности. Но стоило начать в стране неолиберальную реформу с соответствующей идеологической обработкой населения, как терроризм вырвался, как черт из табакерки, и стал важной частью политического режима.
Неолиберальная волна в России породила в многократно усиленном виде те же разрушительные процессы, что и на Западе. До 1992 г. в уголовном кодексе России даже не было статей о наемном убийстве, похищении людей, рэкете или торговле проститутками — не было таких социальных явлений. В школах не было охраны, никто не слышал о детях-убийцах, детской наркомании и проституции. Все это внедрено в российское общество неолиберальной реформой и защищено телевидением, законами и преступным насилием. Пропагандисты неолиберализма в России указывают на благополучные страны с рыночной конкуренцией — Финляндию, Швецию, Норвегию. Они замалчивают тот факт, что это страны с сильными социал-демократическими нормами и культурой, страны с институционально оформленной солидарностью. А ведь и им, если не будут укреплять эти институты, неолиберализм грозит эрозией социальной ткани.
Но и более мягкие угрозы лишают неолиберализм поддержки. Даже элита буржуазии периферийных стран пришла в замешательство от того, какими методами правящая верхушка США добивается теперь абсолютного послушания. Метрополия ликвидирует всякие остатки политического суверенитета находящихся в ее орбите стран, что делает их экономическую и государственную верхушку совершенно беззащитной. Высадка десанта для захвата бывших и даже действующих президентов становится нормой, как и требование явки с повинной с веревкой на шее. А в гаагской тюрьме, чтобы другим неповадно было, они "кончают жизнь самоубийством", как будто дома не могли этого сделать.
Личное достояние туземных воротил должно быть не просто прозрачным для ФБР, но и отослано на хранение в подконтрольные США банки — попытка что-то утаить жестко пресекается. В практику введено старое американское правило — "загнанных лошадей пристреливают". Диктаторы, которые начинают артачиться, становятся жертвами "ненасильственных" революций, как президент Маркос на Филиппинах, Бхутто в Пакистане или Шеварднадзе в Грузии. Экс-президент Мексики Карлос Салинас-де-Гортари, обеспечивший в ходе разрушительных неолиберальных реформ (т.н. "салиностройка") режим немыслимого "благоприятствования" американским нефтяным компаниям в ущерб интересам собственного народа, потерял после отставки всякую ценность и превратился в бесконечно унижаемого изгоя. Красноречиво и ритуальное преследование "сукина сына" неолиберальной команды Пиночета. Этак, глядишь, и экс-президента Ельцина потащат на веревке в какую-нибудь Гаагу.
Надо признать как факт, что в мире начат новый этап поиска проектов солидарного жизнеустройства, размышлений о равновесии между равенством и свободой, справедливостью и эффективностью, взаимопощью и конкуренцией. Условия для этого возрождения были созданы множественными усилиями.
Во-первых, неолиберальная волна разбилась о стойкость культуры больших и малых народов Азии. Они продемонстрировали огромный потенциал развития, в том числе отвечающего либеральным критериям экономической эффективности, но не путем разрушения, а с опорой на структуры солидарного жизнеустройства и при высокой степени уравнительности. Успехи Индии, Вьетнама и других стран Юго-Восточной Азии опровергли миф о безальтернативности и эффективности неолиберальной доктрины стабилизации и модернизации. Пространство для левой теоретической мысли вновь резко расширилось.
Во-вторых, в тяжелейшие 90-е годы, лишившись поддержки Советского Союза, в жёсткой блокаде выстояла и вышла на путь самостоятельного развития Куба. Проявленные кубинским руководством и обществом мужество, хладнокровие и гибкость делают им честь. Потенциал гуманизма, стойкости и развития, заложенный в феномене Кубы, вдохновил левые силы и побудил широкие круги Латинской Америки и Западной Европы оказать Кубе и бескорыстную, и взаимовыгодную помощь. Она имела обратный укрепляющий эффект на мировое левое движение.
В-третьих, и российское общество, пережив за 90-е годы тяжелейший экономический кризис и социальное бедствие, отвергло неолиберальную антропологию и неолиберальное мировоззрение в целом. Оно не впало в социал-дарвинизм, не рассыпалось на индивидов, ведущих гоббсову войну всех против всех. Структуры солидарности продолжают действовать, хотя и в большой мере ушли в тень и лишились официальной идеологической поддержки.
Нынешний ренессанс левого движения выражается во многих формах. Это и появление Интернет-сайтов, на которых публикуется и распространяется множество блестящих текстов, складывается сообщество левых интеллектуалов и публицистов, вырабатывающих новый левый дискурс. В нем возникают сильный, энергичный язык, ясная логика, возвышающие человека эстетические средства. Левая молодежь вновь выходит на передний край духовной жизни. Свой язык ищет и обретает левое движение улицы. У него пока нет целостной консолидирующей идеологии, но она, несомненно, появится в результате кризиса картины мира, который мы сегодня переживаем. Эта слабость уже преодолевается через создание сетевых структур, способных собрать, без жестких иерархических связей, большое число групп и течений, нашедших согласие в главных, "ядерных" утверждениях. Таково, например, левое течение антиглобалистов.
Наиболее оформленным и определенным является левое контрнаступление в Латинской Америке. Здесь ему удалось провести большой общественный диалог, изложить на языке ясных земных понятий национальные проекты, альтернативные неолиберальным программам, и эффективно использовать демократические процедуры, до этого целых двадцать лет находившиеся в почти монопольном владении правых и правоцентристских сил. В Латинской Америке возник даже свой "давосский" форум левого движения — международная конференция по проблемам глобализации и развития, ежегодно проводимая на Кубе. Эта конференция стала площадкой, на которой идет поиск путей выхода из тупиков неолиберальной модели и осмысление альтернативных возможностей развития на основе солидарного жизнеустройства.
Сегодня мы видим, как укрепляется и врастает в национальную почву патриотический режим в Венесуэле. Он умело действует на демократическом правовом поле и в то же время буквально выгрызает пространство у транснационального капитала, постепенно восстанавливая суверенитет над национальными богатствами.
Точно так же, освоив навязанные крупным космополитическим капиталом правила политической игры, пришли к власти левые силы в Бразилии — притом, что это президентская республика, позволяющая капиталу гораздо легче контролировать доступ к верховной власти, чем при сильном парламенте. Произошел левый поворот и в Чили, после 15 лет равновесия сил. В стране, пережившей драконовское правление хунты Пиночета, это очень знаменательное событие. Опустошения, произведенные в левой части политического спектра диктатурой, заполнены притоком молодых сил. Выборы в Боливии открывают новый этап в политической истории Латинской Америки, и их символическое значение уже нельзя будет стереть из коллективной памяти.
Большим уроком для континента стал опыт неолиберальной реформы в Аргентине. Она была превращена в полигон для показательного применения самой "чистой" модели — и на глазах всего мира хозяйство развитой страны с почти идеальными природными условиями было превращено в руины. Каков же был ответ общества? Не маргинализация, не вспышка радикального популизма, а осознанный и расчетливый сдвиг влево, на поле современного социал-демократического проекта.
Везде этот сдвиг сочетается с отторжением "Нового мирового порядка", основанного на праве сильного, с отрицанием неолиберального мессианизма с его "однопо- лярным" миром. За этим видно и отрицание "войны цивилизаций", безумная доктрина которой говорит об исчерпании духовных ресурсов у проекта глобализации под эгидой "золотого миллиарда". Латинская Америка определенно отвергает утопию выхода из кризиса индустриализма через конфликт этого самого "миллиарда" со всем остальным миром. В этом отрицании она присоединяется к набирающим силу культурам Азии, арабского мира и России. Можно предвидеть, что к этому выбору склонится и Европейский Союз.
К общему сожалению, после ликвидации СССР правящие круги США, как и предсказывали старики-консерваторы, "оскотинились". Это создало и создает такие угрозы и риски для самых разных социальных слоев и народов, что начинает складываться что-то вроде сетевого всемирного "народного фронта" — противодействовать раскручиванию спирали нестабильности. И в этой сети к левому дискурсу прислушиваются все с большим и большим вниманием.
Как же видится в этом процессе место России? Чтобы упорядочить видимый хаос, надо отойти от привычных штампов. На наших глазах в течение пяти лет ведется работа по искусственному созданию партии без идеологии, с названием "Единая Россия", несовместимым с самим понятием партии. Это — попытка создания КПСС без советского строя и без массовой социальной базы. Партия начальников... Партия власти на основе коррупции и страха.
Почему же не возникли новые полноценные партии гражданского общества, которые власть вроде бы разрешила создавать? Потому, что наше общество еще не расколото на классы и борющиеся между собой социальные группы (не стало "гражданским"), а захватившие власть олигархические кланы установили режим "управляемой демократии", подменивший механизмы ответственности власти перед обществом манипулированием общественного сознания посредством СМИ.
Какой же вектор мог бы отразить чаяния и интересы народа? В советское время был официально принят миф социализма, оформленный историческим материализмом как объективный закон соответствия производительных сил и производственных отношений, задающий "правильную" смену общественно-экономических формаций. В этом с истматом совпадает либерализм, ставящий под сомнение лишь необходимость следующих за капитализмом формаций. Для либералов капитализм — конец истории, а для марксизма — конец предыстории.
Сегодня, после ликвидации советской власти и ее официальной идеологии, к фразеологии марксизма восприимчива лишь небольшая часть пожилых людей. О сути же марксизма и речи нет, никто в нее в последние десятилетия не вникает. То есть, в России уже нет аудитории для того марксизма, который культивировался в СССР.
Либерализм также не овладел массовым сознанием или затронул только самые верхние слои сознания части энтузиастов построения капитализма (СПС). Капитализм, даже не родившись, выродился в воровство и хамство. Рыночные идеологи исчерпали свой ресурс, ибо практически все, включая их самих, убедились в том, что "протестантской Реформации" в России не произошло и гражданского общества свободных индивидов не возникло. "Не повезло" неолибералам в России с народом...
Какова же идеологическая "карта" российского общества — оставляя в стороне влиятельное, но очень небольшое меньшинство, которое вне всяких идеологий присосалось к экономическим ресурсам и не отвалится от этой артерии, пока общество не обретет волю? Какова мировоззренческая база массовых общественных сил, пусть еще и не организованных? Существует ли то центральное ядро, при обретении самосознания которым и произойдет достаточная консолидация общества?
Из исследований последних десяти лет видно, что такое центральное ядро существует. Можно создать следующий образ этой части общества. Она не сосредоточена в определенном социальном слое или поколении, но обладает общими культурными основаниями (языком, набором понятий и типом мышления). Она не принимает мессианского пафоса и классовой фразеологии марксизма, но ценит его методологический подход и логику рассуждений. Она уже не верит в либеральную утопию, отвергает сословное деление общества, но не тяготеет и к классовому устройству с присущим ему глубоким социальным расслоением.
Эта часть общества высоко оценивает советский социальный порядок, однако не верит в возможность реставрации советского строя. Она не впала в западническую утопию, но не является "антизападной" и равнодушна к державной российской риторике. Ее патриотизм избегает экзальтации, а чрезмерная патриотическая патетика и власти, и оппозиции вызывает чувство неудобства.
Это — не вырожденное бесструктурное множество: пронизывающие эту общность людей культурные связи сильны и многообразны. На них держалось советское общество в условиях кризиса конца 80-х годов. На них держалось и российское общество во время кризиса 90-х годов — без таких связей в тех социальных условиях страна и общество должны были бы рассыпаться. Из приведенных выше признаков вытекает, что речь идет о части общества с мировоззрением социал-демократического толка с определенным патриотическим вектором.
Это общность, связанная идеей рациональной солидарности, способная на хладнокровное ведение дел в "переходные периоды" с необычными и плохо изученными угрозами. После пятнадцати лет хаоса эта общность внешне кажется недееспособной, связи ее разбалансированы, а установки внутренне противоречивы. Но это всего лишь временная болезнь, при малейших признаках общей стабилизации связность этой общности повышается. Но назвать её социал-демократией западного типа было бы упрощением, ибо она возникла в ходе эволюции российского и советского общества, а не путем трансплантации европейских структур.
До настоящего времени было несколько попыток создать "российскую социал-демократию" путем имитации (от А.Яковлева до И.Рыбкина), но все они проваливались. Не увенчалась успехом и попытка, предпринятая в 90-е годы номенклатурной группой Горбачева. И дело не только в том, что эти попытки проводились людьми, которые дискредитировали себя в глазах народа во время перестройки и реформы. Неадекватной была сама предлагаемая ими идейная платформа, в которой антисоветизм номенклатуры поздней КПСС совмещался с неолиберализмом Тэтчер и Пиночета.
Как произошел этот сдвиг от большевизма к социал-демократии? Связана ли эта социал-демократия генетически с российскими меньшевиками, которые отвергли в 1917 году советский проект? Нет, векторы меньшевиков и нынешнего социал-демократического ядра российского общества сильно расходятся. Нынешние "выросли" из советского общества и в своей эволюции были лояльны его главным устоям.
Советский строй вырос из той крестьянской утопии, которую Макс Вебер называл "крестьянский общинный коммунизм". Он был лишь слегка прикрыт "тонкой пленкой европейских идей" (марксизмом). За 60—70-е годы, в городской и уже весьма благополучной жизни возник новый советский человек "среднего класса". На уровне социальных стереотипов ему стали ближе принципы социал-демократии. Но под ними были живы идеалы солидарности "общинного коммунизма". Конфликт между этими установками общественного сознания стал важной предпосылкой кризиса советского общества 80-х годов. К настоящему времени этот конфликт упразднен социальной катастрофой 90-х годов. Сегодня в общественном сознании идеал солидарности доминирует над социал-дарвинизмом неолиберальной волны, но это уже солидарность рациональная, гражданская, а не органическая общинного типа.
Конечно, коммунистические архетипы сохраняются в коллективном бессознательном народа России — как спрятанное на крайний случай оружие. При новом катастрофическом кризисе они оживут. Но в самой России есть достаточный потенциал, чтобы не допустить такого кризиса. В какой мере этот потенциал станет действенным — в большой мере зависит от европейской социал-демократии.
Новая российская социал-демократия может сложиться лишь после того, как будет создана соответствующая будущему проекту организационная база. Эта задача будет решена несравненно эффективнее и быстрее, если удастся наладить товарищеский диалог и сотрудничество с европейскими и латиноамериканскими социал-демократическими партиями и с Социалистическим интернационалом в целом.
Сейчас еще трудно сказать, возникнет ли в России классическая партия или сетевая структура нового типа. Назовем ее условно партией. Ей сразу придется решать сложную задачу преодоления кризиса в сознании. Именно современная партия, которая привлечет высокообразованную часть общества, сможет восстановить в среде своих сторонников способность к логическому мышлению с опорой на здравый смысл и научное понимание объективной реальности, а не на фантазии или догмы из учебника, которые в условиях кризиса ничего не объясняют.
Такая партия сможет выработать и предложить обществу новый язык, адекватно выражающий реальность — взамен навязанного СМИ набора ложных понятий, метафор и штампов. Она сможет снять или хотя бы пошатнуть мифы, внедренные в сознание посредством "промывки мозгов". Через постоянный диалог такая партия сможет сформулировать главные проблемы, стоящие перед обществом, описать возможные альтернативы их решения и объяснить причины, по которым партия склоняется к выбору тех или иных альтернатив.
Настоятельно потребуется понять и ясно выразить суть советского строя, причины его силы и поражения. Что может быть из него восстановлено в будущем? Нужно отбросить всякие мистификации и обвинения и понять, что предполагалось сломать и что построить в ходе реформы. Что уцелело после перестройки и реформы, надо ли это защищать и как?
Необходимо изучить современные типы общественных конфликтов. Кончилось благостное житье в жестко стабилизированном двухполярном мире, в нашу жизнь вошли нео-этнические конфликты с насилием и современный терроризм. Мы должны знать механизмы возникновения, развития и разрешения таких конфликтов.
Сегодня в России накоплен достаточный опыт неолиберальных реформ, а в интеллектуальной среде накоплены достаточные знания для выработки новой идеологии общественной солидарности, идущей не от абстрактных понятий и не от реальности расколотого мира ХХ века, а от категорий того сложного мира постмодерна, который складывается на наших глазах в новой информационной и социокультурной реальности.
Новая социальная философия должна строиться не на механистической трудовой теории стоимости марксизма или либерализма, а на современной научной картине мира, включающей экологические и ноосферные представления, философию нестабильности и глобальной системной взаимозависимости. Допустимые границы рыночных отношений обмена и конкуренции, необходимость их дополнения солидарностью сегодня можно обосновать с помощью научных аргументов, убедительных для интеллигенции и согласующихся со здравым смыслом трудящихся.
Огромный экс-советский "средний класс", много передумавший в ходе исканий и заблуждений 70—80-х годов и потрясенный разрушениями 90-х годов, созрел и поднялся до того, чтобы на высоком уровне знания и этики поставить фундаментальные вопросы бытия ХХI века. Он обладает и национальным, и глобальным видением жизни. Это ядро российского общества способно участвовать в выработке левого проекта, отвечающего новым условиям и соединяющего идеи справедливости и ответственности с идеей свободы. В России возникло уже множество малых центров кристаллизации такого проекта, задача — помочь им соединиться. Если это удастся, то в России возникнет большая организованная социал-демократическая общность, которая не только сформулирует современную национальную идею и поможет постсоветским государствам встать на ноги, но и укрепит позиции всего левого движения в переживающем кризис мире.
Сергей Батчиков, Сергей Глазьев
