Одной из бросающихся в глаза черт украинской «оранжевой революции» является антироссийский психоз. Это клише — «психоз» — заслуживает, впрочем, некоторого разъяснения. Речь не идёт о каких-то погромных настроениях: русских (даже российских русских, «москалей») на Майдане не бьют, а с журналистами — даже охотно общаются. Скорее, это настроение выражается в ненормальной подозрительности (обратной стороной которой является крайняя доверчивость) в сочетании с резко выраженной неприязнью ко всему, что связано с Россией.
Так, бредовые — по любым представлениям — слухи о каком-то «российском ОМОНе», «российских спецназовцах», которых якобы готовились выпустить на разгон «майдана», воспринимались толпой абсолютно некритически. Разумеется, сразу нашлось множество свидетелей, которые видели этих спецназовцев или слышали «москальску мову». Версия об отравлении Ющенко — разумеется, российским спецслужбами, или, на худой конец, «по приказу из Москвы» — вообще не обсуждается, настолько она кажется очевидной. И так далее.
Это всё, впрочем, было бы объяснимо: доверчивость и подозрительность свойственны возбуждённой толпе. Однако, интерес представляет восприятие вполне невинных действий России. Например, приезд президента Польши, Литвы или Грузии воспринимался с восторгом, а визит Лужкова в Донбасс и даже посещение Путиным Украины упоминалось, по свидетельствам очевидцев, «с безумной ненавистью».
Ещё интереснее читать высказывания украинцев и украинствующих (известную часть оранжевых составляют русскоговорящие или даже этнически русские жители Украины) о России и россиянах. Вот, например, небольшая подборка относительно пристойных высказываний на эту тему — сделанных отнюдь не в запальчивости, а обдуманно.
Приведу некоторые цитаты:
Если раньше для меня Россия была, несмотря на снисходительно-презрительное отношение, была братом, хоть и не старшим, но всё же родственником, страной в целом положительной, с вкраплениями дорогих мне людей, то сейчас ситуация коренным образом изменилась.
Россия для меня теперь нечто противное, населенное неважным народом, среди которого, как жемчуг среди навоза есть люди, которые мне дороги, которых я уважаю и люблю. Я хочу теперь сказать: я не люблю Россию, я не люблю русских. И не сомневаюсь, что в данном чувстве я не одинок. Нет, ненависти нет — слишком сильное чувство. Появилось презрение. Появилась неприязнь. Господа россияне, вы сами делаете себя изгоями, никто не виноват кроме вас...
...Но шок от той грязи и ненависти на украинцев и Украину вообще, которые вылились за дни оранжевой революции в СМИ, и просторах русского интернета, не проходит. Основная масса русских друзей перешла в стан врагов, другие просто отмалчиваются, выжидают, но поддерживающих и понимающих редкие единицы.
Я в ужасе от того, что революция в Украине обнажила реальное отношение русских к украинцам. Какая там любовь, какие там братские чувства! Через все истерики и возмущения русской публики проходит красной нитью одна мысль — да, как вы посмели жить отдельно от нас, как вы посмели отказаться от навязанного вам, тупым хохлам, нашего православного помазанного Московской Патриархией президента.
Русские растерялись. Они до сих пор не могут принять той мысли, что перед Богом все равны. Что рано или поздно, но империи рушаться, какие бы они великие не были. Рухнула однажды великая Византия, пришел час и России стать обычным государством. И именно эта растерянность и стала причиной ненависти, злорадства и страха у россиян. Они напуганы, зарекаются ездить в Крым, потому что боятся украинцев. А почему боятся? Неужели украинцы угрожали, неужели избивали туристов или отдыхающих? Нет, такого не было. Так чего же они боятся? А боятся они сами себя и своей ненависти к украинцам. Когда у человека душа открыта и наполнена любовью, то он не боится и взгляд у него чистый. А вот когда в душе не пойми что, то это ощущение выдается за истинное положение вещей...никогда отношение не будет прежним.
Сейчас — обида, негодование, вспышки злости. Потом — тихая, спокойная неприязнь. Я думаю, что в перспективе у украинцев будет отношение к русским такого же уровня как и у русских к украинцам. Раньше такого не было. Теперь будет. Раньше я желал России добра, радовался их успехам, болел за их футбольные команды, за их спортсменов на олимпиадах, переживал за все неудачи. Всё изменилось — были «они же наши», стали просто «они»...
...Отношение к России у многих очень ухудшилось — это факт. Что симптоматично — у русскоязычных украинцев (см. хотя бы данные комменты!). Этот только лишний раз подтверждает насколько просрались те, кто пытался разделить население Украины на русскоязычное и украиноязычное...
...Раньше я в анкетах писала «национальность — русская», по отцу, как водится. А вчера вспомнила это, задумалась — и мне стало стыдно. Вот этот стыд по отношению к половине собственной крови меня так поразил, что этого я, пожалуй, русским политикам и политтехнологам не прощу никогда.
По отношению к государству Россия я уже давным-давно не строю иллюзий; но я не ожидала, что это распространится на весь народ. Подсознательно — я, конечно, стараюсь себя переубеждать, мы же культурные люди — но подсознательно Россия воспринимается как «страна рабов», причем рабов агрессивных и недалеких...
...Еще одна аналогия: Есть брат, который постоянно задирает тебя, называет придурком, даёт затрещины. Но ты его любишь — он ведь брат твой. И вот однажды он берёт нож и вспарывает живот твоему любимому коту. Братом он останется. Технически.
Разумеется, читать подобное не слишком приятно. Однако, если отвлечься от эмоций (вполне оправданных, впрочем: нет никаких оснований хорошо относиться к людям, которые ненавидят тебя и твою страну) и обратиться к лексике и риторическим фигурам, используемым украинскими русофобами, начинают замечаться мелкие, но характерные странности.
Например, приведённый выше образ «кота со вспоротым брюхом», совершенно, казалось бы, неуместный в националистической (и вообще политической) риторике, хорошо знаком любому практикующему психиатру: обвинения родственников в жестоком убийстве любимых домашних животных — это очень характерный симптом некоторых инволюционных психозов. Именно с такими жалобами — на попытки отравления, на взлом квартиры, на кражу денег и документов и т.п. — из года в год имеют дело работники милиции, помощники депутатов, работники ЖЭКов. И, конечно, врачи.
Прежде чем продолжить, я попрошу у читателя немного терпения. Представьте себе такую ситуацию. Допустим, вы живёте в большом доме и в большой семье. И есть у вас, скажем, тётушка — женщина на возрасте, не очень умная, сварливая, но в целом добродушная. Готовила хорошо, особенно выпечка ей удавалась... И вот в какой-то момент «возраст берёт своё». И вот — оно НАЧИНАЕТСЯ.
Кто проходил эти удовольствия в своей семье, тот знает, как это развивается.
Сначала начинаются разговорчики, шепоточки. «Вы мою шубу продали, которую мне Ваня подарил, покойник, продали вы мою шубу, где моя шуба». Шубу вытаскивают из шкафа, показывают. «Нет, не моя это шуба, моя была другая, новая, а это старая». Вы объясняете, что новой шуба была двадцать лет назад. «Нет, не моя шуба, та была новая, а эта старая». Опять объясняешь — злится: «продали-обокрали». И обязательно — «что вы ко мне лезете», «отстаньте, не лезьте» (при этом маразматичка постоянно «лезет» к племяннику, пристаёт и нудит).
Потом идёт следующая стадия — необъяснимые вспышки раздражительности, переходящие в скандалы. Возникает тема еды: «вон там у меня бутерброд лежал, кто его съел?» — «Бабуся, да ты же сама его и съела». — «Не ела я. Объедаете старуху, кусок изо рта вынимаете, не стыдно вам, хари наетые». Благодатно развивается тема денег: «у меня на книжке тысяча лежала, на машину». «Бабушка, нет больше той тысячи, инфляция». Бабушка не верит и прячет книжку вместе с паспортом в какую-нибудь щель.
Дальше — больше. Начинается тыренье каких-нибудь вещичек, денег, перепрятывание по углам. В глазах появляется злобненький стеклянный блеск, губы поджимаются: «вы меня все ограбить хотите, по миру пустить». Если рядом случится врач, он скажет, что кора головного мозга уже барахлит, а из-под коры вылазят древние рептильные инстинкты, «дочеловеческий крокодил» с его бессмысленной злобой. Одновременно выясняется, что тётку нельзя подпускать к плите: открывает газ, а зажечь забывает — или забывает погасить зажжённый. Упрёки не действуют: старуха и без того пребывает в состоянии постоянной бессмысленной обиды «на всё».
Потом начинается стадия «выпустите меня отсюда»: открывание входной двери и попытки бежать на улицу. Тогда же возникает тема — «вы мне не родные, вы не настоящие, отвезите меня домой, домой отвезите меня, к родным, к родненьким». Возникают фантазии на тему добрых богатых родственников, которые её «заберут отсюда». Часто это умершие, какой-нибудь «дядя Серёжа, ну тот, толстый», или «Люся, у которой сын полковник». Объяснения, что дядя Серёжа и Люся давно почили в бозе, не действуют: «вы от меня всё скрываете».
Иногда несчастная старуха начинает писать письма — на каких-нибудь тетрадочных листках, специфическим таким почерком с отдельными буквами, письма без начала и без конца. Тогда же ей начинают слышаться стуки, шаги. «Вы меня отравить хотите, вы ночью ходите и в стаканчик мне подливаете». Однажды старуха добирается до телефона и вызывает милицию, в другой раз — пожарных. Вы терпите — «всё же родня».
Как-то раз тётка, оставленная без присмотра (работать-то кому-то надо) в очередной раз открывает дверь. Но на этот раз за дверью стоит чернявая цыганка в цветастом платке, которая давно присматривалась к квартирке. Через десять минут цыганка уже сидит на кухне, а безумная старуха ей рассказывает про обиды и утеснения от племянника и его семейства. В это время в комнатах племянника уже хозяйничает табор, а цыганка подсовывает старухе бумажку: «ты по этой бумажке много денег получишь, распишись вот здесь и вот здесь». И тётка подписывает: «я у племянника свою комнату отпишу, будет знать, как в стаканчик яды подливать», и мерзко хихикает: крокодил в голове щёлкает беззубой челюстью... Маразматичка в экстазе: «вот женщина добрая пришла, она меня понимает, а не этот гад который племяш называется». «Злой он, злой. Знаешь как он меня бьёт? Вот сюда бьёт, и сюда, и сюда ещё ударил». Цыганка ласково слушает, кивает. «Ты не бойся их, золотце, мы тебе всё сделаем, всё сделаем, на золоте будешь кушать, на золоте, моя хорошая».
Ну и что тут делать? Хочется, конечно, больно прибить одуревшую старуху. Да нельзя. Грешно, стыдно. Хотя, конечно, от плиты её всё равно надо отгонять, а цыганок шугать. В самом крайнем случае — сдать в дом престарелых, где присмотрят. Нет возможности — «придётся терпеть всё-таки как-то» (хотя к плите не подпускать).
Теперь обратимся к медицинским источникам. Вот описание психической болезни, именуемой «инволюционный параноид», глава «Симптомы и течение»:
Заболевание характеризуется постепенным развитием стойкого бреда на фоне ясного сознания и внешне относительно упорядоченного поведения. В бредовую концепцию вовлекаются люди из ближайшего окружения (члены семьи, соседи, знакомые), которые подозреваются в умышленном причинении всевозможных неприятностей: вредительства, притеснения, отравления, нанесения ущерба. Бредовая концепция обычно не распространяется за пределы узких бытовых отношений, поэтому и называется бредом «малого размаха» или «обыденных отношений». Больные убеждены в том, что соседи портят их вещи, забираются тайком в квартиру, подбирая ключи и отмычки, подсыпают в пищу соль, ядовитые вещества, подпускают под дверь газ и т. д.
К соседям ходят подозрительные лица, которые состоят с ними в заговоре. Все делается с конкретной целью «выжить» больного из квартиры, нанести материальный ущерб или вред здоровью. При этом больные могут по-бредовому истолковывать и имеющиеся у них телесные ощущения. Например, кашель, сердцебиение расцениваются как результат отравления газом, а желудочные расстройства, понос - как отравление ядами, подсыпанными в пищу. Больные отличаются большой активностью и упорством в отстаивании своих бредовых убеждений и борьбе с мнимыми врагами. Они устраивают слежку, навешивают на двери многочисленные замки, «пломбы», пишут жалобы в различные инстанции.
Вне сферы бреда больные сохраняют социальные связи, ориентируются в бытовых вопросах, а в ряде случаев и продолжают работать. Даже при длительном течении болезни не выявляется тенденция к усложнению бредовых расстройств, как это бывает при шизофрении, а также не наступает слабоумия, в отличие от старческих психозов. Сложности в определении болезни обычно бывают на начальных ее этапах, когда бредовые высказывания больных принимаются за обычные бытовые ссоры, конфликты. Особенно сложно бывает разобраться в ситуации в коммунальных квартирах, когда реальные факты переплетаются с вымышленными.
Здесь обращает на себя внимание то, что болезнь приводит не к подавленности, а к усилению активности. В частности, больные инволюционным параноидом способны на демонстративные акции: начиная от публичных голодовок (обычно непродолжительных) и кончая имитацией попыток суицида.
Разумеется, проводить поспешные аналогии между политизированным сознанием сторонников Ющенко и психически больными старухами было бы некорректно. Однако, если прочесть определённый объём «ющенитских» текстов, volens nolens вырисовывается определённый образ совокупного субъекта оранжевой революции.
И этот образ весьма далёк от «Свободы на баррикадах». Зато он до ужаса напоминает всё описанное выше — начиная с темы «потравы» и кончая хитренькой злобой в глазах. Интересно также, что вся профессионально сделанная оранжевая пропаганда как будто списана с речей той цыганки.
Самым важным возражением, пожалуй, будет вот что: инволютивный параноид -старческое заболевание, а «украинскую нацию» почему-то принято считать «молодой». Возможно, это связано с тем, что собственно «украинский проект» действительно насчитывает в лучшем случае лет сто — сто пятьдесят.
Но не надо заблуждаться: проект этот инспирирован извне, это не они сами придумали. Сами же жители малоросских областей — народ состарившийся. Причём давно: период расцвета пришёлся, видимо, на Киевскую Русь. Несколько более молодые москали-великороссы (сейчас «по психологическим часам» переживающие «кризис среднего возраста», усугубленный неблагоприятными обстоятельствами) раньше это понимали, и относились к «малороссийской народности» с определённым угрюмым уважением: «хорошая тётка, и готовит вкусно».
Сейчас же, когда всё стало плохо, плохая на голову «ненька» попалась ловкой цыганке — которая знает, что ей надо нашептывать. С этой точки зрения вся идеология украинской «незалежности» — это, по сути своей, вполне узнаваемое маразматические хныканья: «вы мне не родные, вы у меня хлеб да сало воруете, объедаете меня, ночью ходите, отпустите меня к Люсе, к Люсеньке меня отпустите, к дяде Серёже толстому». Хныканье, однако, ставшее опасным, когда злая дура открывает цепочку цыганскому табору и начинает раздавать вещички, подписывать бумажки и т.п. При этом продолжая жить за счёт племяша — разумеется, об этом не думая вовсе, или воображая даже, что «это он, мерзавец, на мои живёт, и пьёт всё, всё пропил, пьянь такая».
Меня могут обвинить в том, что я увлёкся метафорой и возвёл напраслину на юный душою украинский народ. Однако, давайте сравнивать.
Вот холодный, змеиный, но чрезвычайно рациональный национализм прибалтов, которые единственные в Союзе (кроме грузин, пожалуй) «боролись за независимость» — пусть даже Центр играл в поддавки, но всё-таки. При этом они всё просчитали — начиная от операции ограбления России через стремительную эмиссию советских денег и кончая созданием перевалочных пунктов скупки цветмета, а также целевой распродажей страны «кому надо» и установлением изощрённого апартхейда. Это поведение врагов, но врагов рациональных.
На Кавказе люди хотели воевать — кто с русскими, кто друг с другом. Тоже всё очень конкретно. Среднеазиаты вообще не стремились к «швободе» — но, получив её, распорядились ею по-азиатски, попросту восстановив свои байства и ханства в их традиционном виде.
На Украине же происходило нечто иное — пиршество рессантимента. Отсюда и тема «съеденного сала» (сейчас несколько подзабытая), и новая украинская проза, сводящаяся к смакованию обидок, в основном вымышленных. А замечательное стремление «в Австро-Венгрию», в «сад Меттерниха», озвученное известным литератором-националистом Ю. Андруховычем — это ведь типичное «заберите меня к дяде Серёже толстому» (при этом больная на голову старуха вроде бы даже помнит, что «Меттерних» давно умер). Ну и общий пафос «отвезите меня домой» — для этой благой цели Ющенко собирается даже учредить министерство.
ДВА «Ю»
И несколько слов про обоих Ю. — которые «- щенко» и «-шенко». Не надо изучать труды Ломброзо, чтобы определить ту же Юлю как типическую мошенницу. Кстати, для политика это совсем не оскорбление: в некоторых случаях мошенник, вор или бандит у кормила власти вполне уместен и полезен (совсем свежий пример — Миша Саакашвили). Но важно понимать, где объект и кого разводят. Юля и Ющ работают именно что по «квартирной тётке», причём обращаясь с ней именно как с маразматичкой — с душевностью, с расковыриванием обидок, с уходом от важных тем и т.п. «Старуха-украина» лыбится щербатым ртом: «она добрая женщина, она меня понимает».
Всякая аналогия, даже самая удачная, имеет границы, в пределах которой она осмыслена. Одна из таких границ — интерпретационная. Меня могут понять так, будто я утверждаю, что немалое количество киевлян свихнулись на экзотический манер. Нет, конечно, я не верю в это.
Здесь имеет место совершенно другое явление — а именно, конструирование коллективного субъекта, сознание которого (фантомное, но оказывающее своё влияние на сознания настоящие) и в самом деле напоминает сумерки ума больной старухи.
Все, в общем-то, признают, что «оранжевая революция» имела ещё и нациеобразующее значение. «Украинский народ», собственно, конструируется именно там, на Майдане. Конечно, сравнивать коллективное сознание народа и отдельно взятого человека впрямую нельзя, но всё-таки какое-то подобие найти можно.
Так вот, образующийся народ напоминает не «доброго молодца», не «злого разбойника», не «прекрасную Свободу», а именно что параноидальную «коммунальную старуху», одержимую бессмысленной злобой и ненавидящую соседей и родственников, в первую очередь ближайших. Но она и не может быть иной. За этим, собственно, её и лепили из человеческой глины.
Разумеется, всё сказанное относится именно к "украинским украинцам" (то есть оранжевым). Никуда не делась и психически здоровая часть населения страны, и она достаточно велика. Но, как говорят в таких случаях, это уже другая совсем другая история.Константин Крылов
