История

Украинский сепаратизм, то есть стремление одной части малороссов, называющих себя украинцами, к совершенному отделению от русской нации, — это специфическое явление только на Руси. Такого сепаратизма у других народов нет, хотя для его возникновения там имеется гораздо больше и куда более серьезных данных. Если украинские сепаратисты иногда указывают на подобное движение где-то на Западе, то при внимательном рассмотрении указанных ими примеров оказывается, что дело в сущности представляется иначе: ни указанный ими народ не стремится к такому совершенному отмежеванию себя от родной нации, ни то, что у него там носит черты некоторой обособленности, нельзя назвать сепаратизмом в украинском смысле.

Северные немцы от южных, фламандцы от бельгийцев, ирландцы, шотландцы и валлийцы от англичан, бретанцы и провансальцы от французов, каталонцы от испанцев имеют куда больше оснований и возможностей отделиться, чем украинцы от русских, но фактически не отделяются. Они не силятся создать ни своих особых литературных языков и культур, ни государств. Все, чего они добиваются, — это прежде всего получить самую широкую автономию на своей территории, свободно пользоваться своим родным наречием также в официальных сношениях и в школьном преподавании. Они никогда не дают себя использовать внешнему врагу для союза против своей старшей сестры нации, как наши сепаратисты. Найдальше пошли и наибольше достигли, кажется, ирландцы: выбороли себе свободное государство (free state), но — в составе Великобритании, усердно развивают свое ирландское наречие, но говорят и пишут у себя дома и в присутственных местах, и в парламенте по-английски и остаются верноподданными английского короля. Во время всемирной войны, еще только добиваясь всего этого и сильно с англичанами враждуя, они за общее королевство храбро сражались на всех фронтах, а попытки Германии использовать эту их вражду для поднятия восстания потерпели постыдную неудачу. У нас, на Руси, таких оснований и условий для сепаратизма нет, но он возник и держится вот уже десятки лет по двум главным причинам: мы, русские, не даем ему надлежащего отпора, а он получает всемощную поддержку извне, с вражьей стороны. Поскольку мы, русские, с ним не боремся, мы также его виновники. Поскольку он служит чужим силам, враждебным Руси, он — зло, несчастье для всего русского народа, и особенно для малороссов. Но если бы он и не стоял врагам на услугах, он, сепаратизм, все равно, был бы вреден, как вредно вообще деление единого по своей природе национального организма на части, ибо в единении сила, в разделении слабость. И тем не менее мы стоим за свободное и полное развитие отдельных русских наречий, литератур, культур, автономий. Не только стоим, но готовы им всегда поработать, послужить, пожертвовать собой, потому, что мы знаем и учитываем, что их развитие, укрепление и обогащение — залог силы, расцвета и богатства всей великой русской нации. А только с нашей, русской точки зрения мы себе мыслим и хотим, чтобы — как это было в течение долгих столетий — и ныне, и в будущем они развивались, укреплялись и обогащались как часть русского языка, русской литературы и культуры, русской нации. В этом наше всегдашнее принципиальное расхождение с сепаратистами — украинскими, белорусскими или как бы они там ни назывались.

Довоенная Россия несет ответственность за то, что во второй половине истекшего века дала у себя возможность возникнуть и развернуться украинскому сепаратизму. Здесь, в Галичине, наши предки, альтрутены, ответственны за то, что не воспрепятствовали образоваться здесь украинскому Пьемонту после известного неудачного царского указа 1876 года, заставившего украинцев перенести свой центр сюда и отсюда готовить расчленение России. И мы ныне отвечаем за то, что украинский сепаратизм насаждается здесь среди нашего народа. Правда, есть смягчающие русскую вину обстоятельства. В России виновницей этого была русская, а то, отчасти, и нерусская бюрократия, а не национально русская общественность, которая долго была лишена возможности влиять на ход внутренней и внешней политики государства. Но эта бюрократия была все-таки продуктом России.

Правда, наши альтрутены здесь не были в состоянии помешать авст¬рийскому правительству сделать раскол, ибо оно предварительно или попутно изгоняло русских галичан из школ, церкви, ведомств, сейма и парламента, но оно этого сделать не смогло бы, если бы они в своей оппозиции в этом вопросе были единодушны и неподатливы. Ведь то же самое австрийское правительство пробовало насадить подобный сепаратизм среди австрийских сербов, но это ему не удалось, а среди румын, итальянцев и других своих народов даже не посмело этого попробовать. А те же наши альтрутены провалили его пробы заменить здесь русскую азбуку польским абецадлом, юлианский календарь григорианским и мало ли что еще иное. И ныне здесь, на русских землях, украинский и белорусский сепаратизм в значительной степени по нашей же, русской вине держится и ширится. Не будь ему с нашей, русской стороны попустительства, равнодушия, нерадения и пассивной с ним примиримости, он не удержался бы, ибо сам собой он слаб, непрочен, шаток и несостоятелен. Каждый из нас отдельно и лично и все мы вместе несем нашу долю ответственности за все это перед будущим нашего народа и нашей отечественной историей, обязаны знать этого нашего противника и давать посильный дружный отпор его поползновениям на наше русское достояние.

Наша борьба с ним, одновременно и параллельно, может и должна вестись в двух направлениях или двояким образом: нашей русскостью и нашим ему противодействием, активным сопротивлением. Будучи сами русскими, пробуждая и укрепляя сознательность русскости в нашем народе, развивая русскую культуру на нашей родной земле, мы тем самым уже одолеваем и устраняем украинский и всякий сепаратизм без всякой с ним полемики и споров. Где осознанная русскость упрочена, где царит во всем богатстве и величии русская культура, там сепаратизму или вообще антирусскому движению ни места, ни доступа нет. Но вот имеем перед собой, например, неосознанную русскость не одного довоенного российского аристократа, которому аристократ любой чужой национальности был ближе русского так называемого разночинца, мужика и мещанина, а с другой стороны возьмем того же русского мужика или мещанина, у которого эта русскость усыплена, не осознана и для него самого неощутима, то увидим, что один и другой податлив на такой сепаратизм. И в таком случае по отношению к ним предстоит то же задание: оградить их от влияния на них этого сепаратизма и разбудить и укрепить в них их дремлющую русскость. Если бы в довоенной России молодежь в школах получала русское национальное образование и воспитание, украинский сепаратизм там не возник бы, а малорусские особенности так же мало значили бы и не представляли собой для Руси никакой опасности, как и на Западе провинциальные особенности для тамошних великих наций. Если бы ныне здесь нам, русским, дана была возможность в школах для нашего населения учить и воспитывать молодежь по-русски, никакого украинского и белорусского сепаратизма бы не было, а малорусские и белорусские особенности нашего народа в культурном развитии, выражении и обогащении от этого только выиграли. Это почти труизмы, о которых распространяться незачем. Украинцы знают это и пуще всего боятся этого. И на пункте этого они всегда весьма чувствительны. Всякое проявление и усиление здесь русской культуры они следят с явной тревогой, как смертельную для себя опасность. Вот несколько примеров для иллюстрации.

Есть у нас здесь, во Львове, мало кому ныне известное, но в прошлом славное общество «Галицко-Русская матица», основанное еще в 1848 году, наподобие тогдашних других славянских матиц — сербской, чешской, словенской и т.д. — и для истории этих народов столь важных, что для ознаменования этого видный русский эмигрант, профессор, кажется, Киевского университета Билимович основал несколько лет тому назад в Любляне «Русскую матицу». Но эта наша львовская матица, посвященная галицко-русской науке и литературе, в последние десятилетия малоподвижна. Украинцы считают ее давно похороненной и забытой. Но раз в несколько лет это общество выпускает свой научно-литературный сборник на русском литературном языке, целиком посвященный Галицкой Руси, всего в 5-6 печатных листов. Появление этой скромной книжки вызывает в украинской печати такое бешенство, что оно совсем несоизмеримо со скромностью книжки и что, несмотря на то, что в относительных отзывах достается крепко и мне, и Ваврику (1), и Генсерскому, и всем нам, кто только посмел в ней черкнуть что-нибудь, мы читаем эти отзывы не с возмущением, а скорее с юмором. Почему же в них такая ярость? Дело в том, что эта книжка написана на русском литературном языке, целиком заполнена галицко-русским материалом и разослана здешним и заграничным научным и литературным учреждениям, которые таким образом из нее узнают, что в Галичине есть русские и что они свою местную литературу и науку своим читателям преподносят на общерусском языке.

Возьмем другой, также весьма показательный случай. Задолго до войны на русском литературном языке написал, издал и переиздал сборник своих лирических стихотворений Мариан Феофилович Глушкевич. После войны он в нашей общественной жизни почти что не участвовал, писал по-русски еще меньше, зато принадлежал к двум-трем украинским организациям, писал кое-что в их юридических изданиях, и украинцы стали называть и считать его украинцем, хотя русским он всегда был и остался до своей кончины. По случаю 35-летия его писательской деятельности у нас здесь годов пять тому назад устроено было его юбилейное чествование, и казалось, что наши украинцы могут только присоединиться к этой нашей дани уважения к общему, так сказать, нашему и их человеку. Но в следующие дни украинская печать, и особенно «Діло», разразилась такими оскорблениями по адресу и юбиляра, и нас за то, что его чествовали, что все это выходило из границ вообще допустимого в печати и хотя бы простого приличия. И видно было, что до такого неистовства довело украинцев то обстоятельство, что Глушкевич писал свои стихотворения по-русски.

Следите и выясняйте, почему, например в последние годы украинская печать все чаще и яростнее нападает на русское православное духовенство на Волыни, Холмщине, в Полесье и на Виленщине, причем эти священники называются теперь не как прежде — русскими или россиянами, а только как и мы, русские галичане, москвофилами, кацапами, то есть как будто безнациональными симпатиками Москвы и Великороссии, и за что? За их проповеди на общерусском языке, распространение религиозной печати на нем, за якобы великорусское произношение в богослужении, хотя каждый украинский преподаватель гимназии отлично знает и помнит, что это произношение вовсе не великорусское, а первобытное, древнерусское, ибо вынужден был некогда учиться ему и в гимназии, и в университете и читать так договоры Игоря с греками, «Слово о полку Игореве», проповеди митрополита Илариона и Луки Жадяты и многое другое. Эти украинские нападки — страх перед русской культурой. Внушают им этот страх наши «Дни русской культуры» наши драматические представления и концерты из пьес русских писателей и композиторов, на русском литературном языке наши декламации стихотворений, речи к народу, даже разговоры между собой.

До войны здесь, в Галичине, украинцы имели целый ряд своих кафедр в Львовском университете и свои средние школы (гимназии, учительские семинарии), правительственные и частные, буквально в каждом городе и местечке, и народные школы по селам. Мы, русские, — ни одной и никакой. Но приток русской интеллигенции и молодежи все-таки увеличивался, и, ссылаясь на это, наши представители стали ходатайствовать перед австрийскими властями о разрешении нам открыть, например во Львове, одну частную русскую гимназию. Наши переговоры с властями были совершенно безнадежны, но кто-то пустил слух, вероятно только как пробный шар, что будто власти готовы дать нам такое разрешение. В украинском стане сама возможность этого вызвала настоящую панику. В передовой «Діла», преисполненной тревоги и отчаяния, высказывалось опасение, почти уверение, что если такая гимназия будет открыта, этим все украинское движение будет убито. Украинские лидеры заметушились в Вене и во Львове, правительство нам разрешения не дало, и «громадянство» успокоилось. Ныне оно так же боится, как тогда. К его счастью, а нашем несчастью, наша русская общественность все еще не уясняет себе этих его опасений и почти ничего не делает в том направлении, чтобы бить противника могущественнейшим и вернейшим оружием — русской культурой.

Эти несколько замечаний я считал нужным предпослать изложению истории украинского сепаратизма, потому что у нас этот необходимый параллелизм русскости и активного противодействия в отношении к сепаратизму не соблюдался, и это имело для нас роковые последствия. В России, хотя и во всеоружии русскости и русской культуры, боролись с сепаратизмом царскими указами; у нас в Галичине наши предки боролись с ним только идейно и келейно, выказывая его несостоятельность, беспочвенность и зависимость от вражих кругов, а в результате и там, и здесь он ширился и укреплялся.

В украинстве следует различать два аспекта, вида всего процесса: украинское (лучше и точнее сказать — малорусское) движение и украинский сепаратизм. Украинский сепаратизм на Руси явление новое, совсем недавнее. Оно ныне в возрасте приблизительно сорока лет. А украинское движение гораздо старше его, хотя определить его возраст затрудняются сами украинцы. Правда, они отодвигают его начало возможно наидалее в прошлое и относят к началу XIX века, то есть к появлению перелицованной «Энеиды» Котляревского, но от этого получается для них же самих неудобная неувязка, как теперь принято говорить, ибо все украинское движение первой четверти XIX века мало того что не носит никаких признаков украинского сепаратизма (что для украинцев весьма досадно) и таковым продолжает оставаться долго и позднее — в этом еще полбеды; но самое чувствительное бедствие в том, что оно и не такое украинское, каким они его хотели бы видеть, а скорее полурусского-полуукраинского типа, словом, гоголевского типа. И это понятно и естественно. Ведь украинские писатели того периода — Нарежный, Гнедич, отец великого писателя Василий Гоголь и другие, пишущие на украинские темы, но и по-украински и по-русски, — прямые предшественники Н.В. Гоголя и из-за Гоголя они ближе русским, чем украинцам. Два титана русского художественного слова, от которых, выражаясь по-летописному, вся новейшая русская литература пошла есть, Пушкин и Гоголь, имели своих предшественников: первый на севере, великороссов Ломоносова, Дмитриева, Державина и многих других, второй на юге — многих малороссов, и как одни, так и другие в этом именно качестве и вошли в ее историю, вышедшую из-под пера таких ученых, как Пыпин (2), Порфирьев (3) и другие, или же в школьные учебники литературы Галахова (4), Незеленова (5), Саводника - одинаково. Собственно же малорусская литература и малорусское движение ведут свое начало от Кирилло-Мефодиевского братства (около 1846 г.), то есть от Шевченко, Кулиша, Костомарова и других, но и в них не замечается украинского сепаратизма еще долгие годы. Скорее, напротив, в них выступают яркие черты общерусскости, на что и указал в своей интересной статье д-р Юрий Иванович Демьянчик в сборнике Галицко-Русской матицы (т. VIII, Львов, 1934) под псевдонимом «Юрий Бродский» — «Русская стихия в сочинениях украинских писателей». Правда, заметны уже пробы использования украинства для сепаратизма во время двух польских восстаний 1831 и 1863 годов, но с минимальным успехом. Тень этого сепаратизма ложится на украинское движение в России только в 70-х годах, и только в конце XIX века уже здесь, в Галичине, оно превращается в тот украинский сепаратизм, который таковым понимается и нами, и украинцами.

Сугубо и с ударением подчеркиваю это с той целью, чтобы в нашем подходе к вопросу, в наших заявлениях, статьях и разговорах с украинцами различались две разные вещи: украинское движение и украинский сепаратизм. Украинское движение некогда и долго не имело свойств сепаратизма, а с недавнего сравнительно времени и ныне оно им всецело проникнуто, но в будущем, в иных, особых, условиях, оно снова его может лишиться. Тогда оно нам, русским, будет не только приемлемо, но и симпатично.

Таким образом, сама собой намечается та грань, которая в этом движении отделяет один период от другого и изменяет наше к нему отношение — это половина 70-х годов на юге России и начало XX века здесь, в Галичине, причем скорее берется во внимание галицкое украинское движение преимущественно, ибо на Украине до самой первой революции в России 1905-1906 годов оно скрывалось в подполье, а в его изданиях, журнале «Киевская старина» и других, особенно ярко проявлять свой сепаратизм, конечно, ему было трудно.

Такая недавность его, скажем просто, новость его украинцам крайне неудобна, и они всячески ухитряются отодвинуть вглубь веков если не само движение, то по крайней мере те малорусские особенности, на которых оно якобы основывается. Из русской истории, истории русских наречий, языка, литературы и культуры ими выделяются, выхватываются такие черты, эпизоды, моменты, явления и события, которые можно бы представить как противоположность, различие, отчужденность между русскими югом и севером, и таким образом на протяжении долгих веков проводится их совершенное разделение. Все эти их потуги, конечно, неудачны, напрасны и не выдерживают критики, и русскими и чужестранными историками опрокидываются скоро, легко и бесповоротно, так что нам в борьбе с украинскими сепаратистами остается только на относительные возражения ссылаться. Нижеприводимый перечень таких украинских утверждений и русских на них возражений дает некоторое представление о сущности споров. Конечно, этот перечень не исчерпывает всех случаев и примеров, да и вообще он никогда не может быть исчерпывающим, так как, срезавшись на одном неудавшемся утверждении, украинцы выезжают с другим так же блестяще.

Ныне, например, в украинских юбилейных статьях и брошюрах мы читаем с изумлением, что «украинский» князь Владимир крестил «Украину» и вслед за тем подчинил ее церковной власти папы Римского и сам был католиком; но известно, что такие курьезы имеют уже свою историю. Припомним, что в вышедшем в начале сего века первом толстом томе «Истории Украины-Руси» Михаила Грушевского украинцы выведены от антов, обитавших на юге России в доисторические времена. После того как осмеяли это и русские и чужие историки, анты как украинцы были заброшены, но нынешний украинский историк Шульгин выводит их от кельтов с таким же успехом и такою же славой. Гоняться за такими их пробами-неудачами трудно, да и незачем. Достаточно остановиться на главнейших и тех, которые ныне особенно в ходу.

В украинской истории особенно сильно подчеркиваются всегда разрозненность и обособленность древних русских племен, с той целью, разумеется, чтобы далее тем легче вывести из этого позднейшую отчужденность и рознь между Малороссией и Великороссией. Между тем всем известно, что их объединяли древнерусский язык, те же занятия, жизнь и быт, религиозные языческие верования, принадлежность к той же восточной (русской) ветви славян, необходимость общей самозащиты от тех же внешних врагов и многое другое, причем они, расселенные на огромной равнине, не только не встречали никаких природных препятствий этому своему единению, но, напротив, равнинность территории и полноводность и тихое течение в разных направлениях больших рек этому единению весьма содействовали. Объединяла их также общая, древняя, хотя и весьма примитивная культура.

Относительно расселения этих племен. Украинцы, правда, признают, что расселение русских племен пошло с Карпат на северо-восток, но в дальнейшем они сильно преувеличивают значение Киева как чуть ли не единственного культурного центра, из него выводят колонизацию всего северо-востока, причем, по их мнению, выходцы из Киева на северо-востоке, сильно смешавшись с финскими племенами, рано утеряли свои племенные особенности и образовали особый, мало славянский и даже совсем не славянский народ, во всяком случае, совершенно отличный от украинцев даже тогдашних времен. Подобный взгляд у них и на возникновение и укрепление русской государственности. Между тем известно, что на водном пути из «варяг в греки», уже на заре русской истории, был ряд крупных торговых и культурных центров, а из них главные два: на севере Новгород, на юге Киев. Первые основы русской государственности положены были в Новгороде и оттуда перенесены и в Киев. Колонизация северо-востока шла ранее, интенсивнее и дальше из Новгорода, чем из Киева, государственность также. Во всяком случае, позднейший великорусский тип — продукт в одинаковой мере и севера (Новгорода) и юга (Киева), и в нем чужеплеменной смеси нисколько не больше, чем в малорусском, впитавшем в себя много крови и свойств аваров, половцев, печенегов и других.

Относительно языка и наречий. Совершенно ошибочно украинское утверждение, будто в глубокой древности происходила группировка племен на юге, севере и посередине того рода, что легла в основу образования велико-, мало- и белорусского наречий, которые якобы уже в ХІ-ХІІ веках и сложились. Такому утверждению прежде всего противоречит факт, признаваемый и украинцами, что эти племена слились в одном русском народе и исчезли очень рано, и уже в XII веке о них нет никакого следа и помина. Вместо них на Руси выступают княжеские уделы, нисколько не заменяющиеся и не покрывающиеся территориально или как бы там ни было прежними племенами. Племена давно исчезли, а упомянутых трех наречий долго еще не было. На всем огромном пространстве царил один, общий древнерусский язык. Каков он, собственно, был, мы ныне не знаем, но оставшиеся от него доныне архаизмы, которые сохранились в том же виде и смысле и на севере, в Архангельской и Олонецкой губерниях, и на юге, и у наших гуцулов и в Закарпатской Руси, показывают, что он был один и общий. Первые же следы дифференциации на три наречия появляются только в ХІІІ-ХІV веках, причем на образование великорусского повлияли в одинаковой мере как Киев, так и Новгород и Белая Русь, вследствие чего между наречиями великорусским и белорусским большое сходство. А малорусское сложилось несколько позднее, в ХІУ-ХУ веках, и в иных условиях. Именно из разгромленной и опустошенной татарами в 1240 и следующих годах Киевщины почти все население ушло частью на северо-восток — в Ростов, Суздаль, Муром и т.д., частью же на юго-запад — на Волынь, в Галичину, Подолье, Буковину. Все Поднепровье, с Черниговом и Переяславлем, больше двух столетий оставалось пустыней. Язык той части населения, которая ушла на юго-запад, под влияни¬ем польского и других языков немного изменился, особенно в произношении нескольких гласных и в некоторых формах, превращаясь в малорусское наречие, которое, правда, по возвращении на Днепр обеих частей от полонизмов значительно очистилось, но это новое, малорусское, произношение сохранило. Между тем как велико- и белорусское наречия древнее произношение задержали, и, что самое важное, великорусское значительно обогатилось выражениями, формами и оборотами, заимствованными из церковно-славянского языка, в результате чего тем скорее и легче могло стать впоследствии общерусским литературным языком.

Относительно имени Русь — русский. Не вдаваясь в подробности относительно его происхождения и распространения, укажем только коротко: оно очень рано, ибо в IX веке принялось и осталось на Руси. Украинцы, ссылаясь на то, что оно относилось первоначально только к Киеву (что, впрочем, верно), но затем, заявляют они, москали это имя присвоили себе, сиречь «украли», как таки прямо это и называется, ввиду чего украинцы вынуждены от него отказаться и держаться названия «Украина» и «украинский». Относительно имени «Русь» и «русский» отсылаю к брошюре князя Волконского под заголовком «Имя Русь»; а название «Украина», «украинский» недавно прекрасно выяснил в своем докладе, прочитанном в обществе «Друг», А.И. Генсерский, и этот доклад его следует непременно издать.

Постоянные и страстные украинские нападки на церковно-славянский язык вызваны тем вышеуказанным фактом, что он основа и источник развития общерусского литературного языка и свидетель его единства. Они обычно называют его «мертвечиной», которая будто бы задержала развитие «украинской мови и литературы» — взгляд совершенно ложный и крайне несправедливый, ибо какое огромное значение имеет церковно-славянский язык вообще для развития и языка и литературы на Руси, известно, а специально Юго-Западная Русь обязана своим спасением от денационализации в прошлых веках прежде всего церковно-славянскому языку и вообще Церкви.

Подобные же соображения заставляют украинцев относиться сдержанно к подлинникам старинных русских письменных памятников. Они считают их, правда, также своими, но из-за их языка неохотно приводят их подлинные тексты, а представляют их почти исключительно в своих плохеньких переводах. Иногда они и впрямь даже в печати высказывают опасения, что эти древнерусские памятники своим содержанием и особенно своим языком могут вести их учащуюся молодежь к москвофильству и обрусению. Нам же необходимо всегда иметь в виду и помнить, что хотя — как сказано — первые следы дифференциации на три наречия и появляются с XIV века, но книжный язык тогда и еще долго позднее остается один, общий, тот же в Киеве, Новгороде, Суздале, Москве, Галиче и Перемышле, Вильне, Полоцке и других культурных центрах.

Особенно важным всеобъединяющим началом на Руси было христианство, принятое с Востока, Царьграда-Константинополя, то есть православное христианство Руси, давшее нам всю книжность и всю духовную культуру (искусства). Жалкие попытки Запада связать Русь унией с Римом были неудачны и малорезультатны, по поводу всегдашнего тяготения униатов к Православию.

Остановимся на некоторых главнейших пунктах в истории, на которых мы с украинцами особенно решительно расходимся. Известно, что объединяла Русь особенно сильно династия Рюриковичей. Украинцы, конечно, не отрицают самого факта княжения этой династии во всех удельных княжествах, но выдвигают и подчеркивают княжеские междоусобицы, которые, по их мнению, вели или могли вести к разрыву и антагонизму между Великороссией и Малороссией и вообще к украинскому сепаратизму. Между тем давно и бесповоротно доказано, что частые переходы одних князей со своими дружинами в другие княжества и были одним из самых мощных объединительных звеньев. Князья из далеких Новгорода, Ростова, Суздаля, Владимира на Клязьме, Москвы чувствовали себя дома на юге и западе, в Киеве, Тмутаракани, Галиче, Перемышле, Теребовле, Владимире Волынском, Смоленске, Полоцке, то есть на своей родной русской земле, среди своего русского народа, в своем одном великом государстве. Все эти военные походы князей друг на друга, переселения с одного княжеского стола на другой, распри, примирения и союзы, оживленные сношения, в которых все пользуются одним и тем же дипломатическим языком — родным русским, и многое другое - только укрепляли в князьях, дружинниках и народе сознание этого единства. Правда, распри и междоусобицы ослабляли сопротивление Руси внешним врагам, и об этом постоянно скорбят и летописцы, и певец «Слова о полку Игореве», но к племенному сепаратизму не вели, напротив, содействовали ознакомлению и взаимному сближению отдельных областей. Не замечательно ли, что русских князей и на северо-востоке, и на юго-западе все то приглашают, то прогоняют, а вот чужих, нерусских, на стол не пускают, а если последним (например, венгерским в Галиче и Перемышле, немецким в Новгороде и Пскове) случайно удалось захватить власть, они прогонялись скоро и как говорится, всерьез и надолго. Правда, ныне польские историки указывают на то, что наше здешнее боярство призвало во Львов последнего князя Болеслава Тройденовича. Конечно, наше боярство западным влиянием было деморализовано, но все-таки нельзя забывать, что Болеслав Тройденович был православный, потомок галицко-русских князей, и что, узнав о том, что он стал католиком и вводит католичество, те же бояре его отравили.

Остановимся немного дольше на одном прискорбном факте — разорении и ограблении Киева суздальским князем Андреем Боголюбским в 1169 году. Кажется, нет такой украинской истории, в которой бы не высказывалось самое острое возмущение по этому поводу и не приводилось это в доказательство страшной вражды между севером и югом. Подобные разорения и ограбления отдельных городов князьями совершались не раз и повсюду на Руси, да и не только на Руси, а во всех государствах, на Западе также. И до того Киев уже не раз был взят и ограблен. К этому времени он был уже в упадке и мог стать (и позднее действительно стал) добычей половцев и других степных хищников и, наконец, татар. Можно ли особенно строго осуждать Андрея Боголюбского за то, что он, считаясь с этой угрозой, ограбил и разорил Киев? Что он его драгоценности вывез в свою столицу на севере далеком, в Суздаль? Считать ли нам это его преступление актом неприязни, вражды, сепаратизма между севером и югом? А ведь и на севере самом впоследствии Москва взяла и ограбила Новгород, и также под постоянной угрозой со стороны шведов, немцев, литовцев и поляков. Это, конечно, прискорбные события, но на них ныне мы должны смотреть с точки зрения их исторических последствий, что, быть может, и не трудно, когда теперь и эта наша скорбь, и это украинское возмущение теряют свою остроту ввиду тяжелой судьбы Абиссинии, взятой итальянцами, Австрии и частей Чехословакии, взятых Гитлером и еще кое-кем.

Андрей Боголюбский, как внук великого князя Киевского Владимира Мономаха, был на юге популярен. Его отец, ростово-суздальский князь Юрий I (1090-1157), добыл Киев и княжил в нем с 1149 по 1151 год и с 1154 года до своей смерти. Сам Андрей Боголюбский, правда, не любил юга и предпочитал княжить на севере, но и не желал, чтобы Киев стал добычей половцев и других наездников. Он хотел стать великим князем всея Руси, но на севере. Ныне не известно и трудно знать, было ли разорение и ограбление Киева преднамеренным политико-военным актом или нет, если же оно таковым было, то это было с его стороны проявлениям самовластия с государственно-самодержавной целью. Политический центр уже тогда передвигался из Киева в Суздаль. Население из Киевщины массами уходило на северо-восток. Андрей Боголюбский врагом Киеву не был: он ведь был родом киевлянин, его отец, дед, прадед и дальнейшие предки были великими князьями в Киеве на протяжении семи поколений. Тогда еще — как сказано выше — не было разветвления русской народности на велико-, бело- и малороссов. О какой бы ни было племенной розни, которую хотят тогда видеть украинцы, не может быть речи. Ведь тот же Андрей Боголюбский, суздальский князь, вел войну с Новгородом, Москва навязала впоследствии свое господство Твери и Новгороду, с которой воевала 200 лет, но никто еще не отрицал из-за этого единоплеменность москвичей, новгородцев и тверичей, напротив, эта борьба только объединила великороссов. Никаких следов ненависти юга к северу из-за разорения и ограбления Киева Андреем Боголюбским не осталось, и украинцы их не показывают. Летописец, конечно, скорбит о разорении Киева, но не иначе и не больше, чем, например, «Слово о полку Игореве» вообще о княжеских междоусобицах. Нет вражды из-за этого и в киевских былинах, возникших на юге, но, как известно, сохранившихся на севере. Нет вражды из-за этого и в «Слове о полку Игореве», а ведь оно посвящено походу того Игоря, князя новгород-северского (к югу от Чернигова, между Черниговом и Переяславлем), который был южанам особенно дорог. Мало того, скажем (или лучше скажем — напротив) там имеется что-то скорее в пользу этого самого якобы жестокого Андрея Боголюбского. Там сказано, что великий князь киевский Святослав «изронил золотое слово, орошенное слезами», и звал всех родных князей «вступиться за обиду, за землю Русскую, за раны Игоря, смелого Святославича», звал Ярослава Осмомысла галицкого, Рюрика и Давида смоленских, Романа и Мстислава волынских и князя Всеволода. И именно этого последнего таким высокопоэтичным воскликом: «Великий князь Всеволод, прилететь бы тебе издалека, чтобы отцовский золотой престол поблюсти. Ты можешь Волгу веслами забрызгать, а Дон вычерпать шлемами». А кто же этот такой всемогущий Всеволод, на которого певец «Слова о полку Игореве» возлагает такие преувеличенные надежды? Это родной брат Андрея Боголюбского, разорившего Киев в 1169 году. Это Всеволод III Большое Гнездо, как он в русской истории называется, умерший в 1212 году. А автор «Слова о полку Игореве» сам южанин, во всяком случае некоторые историки хотят в нем видеть галичанина, он дружинник великого князя черниговского. Ему владимирский князь — князь Суздальской земли так же близок, как и князь галицкий или волынский. А ведь воспетый им поход князя Игоря на половцев был в 1185 году, всего 16 лет спустя после разорения Киева Андреем Боголюбским, и, однако, в его поэме нет никакого следа неприязни южан к северянам, ни жалоб, ни намека на это прискорбное событие, а напротив, похвала родному брату разорителя.

Зато украинские историки старательно затушевывают рознь и антагонизм, например, между Галичем и Киевом, доходившие иногда до беспощадного, поголовного истребления рати противника и до вопиющего предательства; например, южный князь Изяслав против Киева заключил в 1149 году союз с королями венгерским и польским.

Так же точно в украинской истории затушевывается и умаляется или даже скрывается такой важный факт, как поочередное передвижение главных центров Руси и прямая и беспрерывная преемственность государственности. Правда, в ней упоминается, что после падения Киева поднялись на юго-западе Галич и на северо-востоке Суздаль и затем Москва, но связи между ними нет никакой..Ни словечком в ней не упоминается о такой великой исторической личности, как Петр Ратенский, уроженец Галичины и бывший игумен монастыря на реке Рать (в Жолковском уезде), который был впоследствии первым митрополитом Московским, советчиком и сотрудником великого князя Московского Ивана Данииловича Калиты в его великом деле собирания русских земель вокруг Москвы, и который за свои громадные заслуги также для Русской Православной Церкви причислен к лику святых. Зато в украинской истории особенно подчеркивается мнимая обособленность, даже отчужденность Юго-Западной Руси в Литовско-русском государстве и в Польше от Московской Руси. Можно ли о такой обособленности и отчужденности толковать, видим из следующих фактов: границы между Литвой, Польшей и Московским государством почти не охраняются и обычно легко переходимы, литовско-русские князья со своими областями переходят под московское владычество и московские под литовско-польское. В Литве-Польше Православная Церковь возглавляется долгие века митрополитами Московскими, затем усиленным ходатайством литовских великих князей и польских королей уже особым митрополитом в Киеве, но вскоре Киев с этим митрополитом «киевским и галицким» очутился под владычеством московских великих князей и царей и навсегда остается в России, хотя эту Церковь в Литве-Польше возглавляет до самого раздела Польши. Живой культурный обмен между литовско-польской Русью и московской происходит безостановочно, прежде всего посредством православного русского духовенства, переезжающего границу и проповедующего на одном и том же языке в одном и другом государстве, книгами и вообще изданиями и тогдашними образованными людьми, доброохотными переселенцами и вынужденными беженцами. Из Москвы от Ивана Грозного бегут в Литву-Польшу князь Михаил Курбский с товарищами и в сотрудничестве с князем К.К. Острожским славно оба подвизаются на культурном поприще; вскоре также первопечатник Иван Федоров уходит в Литву, к православным все еще Ходкевичам, и оттуда во Львов, где основывает нашу братскую типографию, и наконец, к тому же князю Острожскому. Но после Брестской унии 1596 года и нескольких великолепно формулированных так называемых «ugod-konkordij» уже бегут в гораздо большем количестве из Литвы-Польши в Москву люди всех сословий и занятий, а по присоединении Малороссии к России Богданом Хмельницким в 1654 году огромное большинство малорусских ученых переселяется в Москву, вырабатывает там общерусский литературный язык и общерусскую письменность при Алексее Михайловиче и затем сотрудничает с Петром Великим в строительстве Российской Империи. О какой же обособленности и отчужденности малороссов от великороссов тут может быть речь? Даже по истреблении православных оставшиеся в Литве-Польше униаты только с восточно-православным обрядом и церковно-славянским языком в богослужении, и те своей связи с Москвой никогда не прерывали. И эта долговековая беспрерывная связь Юго-Западной Руси с Московской задолго до присоединения к ней Малороссии была окуплена очень дорого великим геройским подвижничеством с обеих сторон и огромными жертвами. Если нам известно из нашей галицко-русской и украинской истории много и хорошо о героизме и жертвах с южнорусской стороны, то нам надо быть справедливыми и знать и помнить геройство и жертвы с московской. Конечно, по примеру наших видных галицко-русских историков Зубрицкого, Петрушевича (6), Шараневича и я себе иногда позволяю писать и подчеркивать, что в эпохальной битве великого князя московского Дмитрия Донского на Куликовом поле в 1380 году против татарских полчищ Мамая участвовали и наши предки галичане и волынцы, что в трагический момент, когда под сокрушительным ударом и после страшных потерь московские полки уже дрогнули, князь волынский Дмитрий Михайлович Боброк внезапным налетом со своим отрядом со стороны сыграл чуть не решающую роль в этой битве, — все это льстит нашему патриотичному самолюбию, мы всем этим гордимся, как гордимся и тем, что наши галицко-русские ратники и князья участвовали в походах Руси на половцев и в битве на реке Калке... Но ни они не забывали, ни мы ныне не можем и не смеем забывать, что решена была эта битва (и с нею давнейшая судьба Руси вообще) колоссальными жертвами Москвы, а участие в ней и Юго-Западной Руси было минимально; да и значительным не могло быть, ибо она сама находилась под властью тех же татар и турок, Литвы-Польши. Только немногие ее доблестные сыны, преодолевая все затруднения, смогли поспешить Москве на помощь, причем следует помнить, что одновременно спешил туда же из Литвы Владислав Ягайло, но, увы, на помощь Мамаю, против Москвы, но, к счастью русских, опоздал и прибыл, когда уже разбитый Мамай бежал.

Конечно, как украинцам, так и нам грустно становится при чтении у Костомарова, как Богдан Хмельницкий с Малороссией напрашивается на подданство Москве, а она, то есть Боярская дума и Царь Алексей Михайлович, все колеблется, все медлит принять его; но надо знать, что их нерешительность и медлительность подсказывались государственной мудростью и осторожностью, ибо это принятие Малороссии означало новую, неминуемую войну с Польшей и тяжкий вопрос, выдержит ли ее Московское государство. Это не была московская гордыня царя и думских бояр ввиду погибающих и умоляющих о помощи хохлов, как это истолковывается украинской историей. Ведь все московские великие князья, цари и бояре во всех дипломатических нотах соседям называли земли Юго-Западной Руси своею законной «отчиной» и за них воевали. Ведь — по Ключевскому — за эти земли Москва воевала с Швецией, Ливонией, Литвой, Польшей за 103 года (1492-1595) полных 50 лет (значит, год воевала и год отдыхала в течение свыше столетия). Ведь, приняв в подданство Хмельницкого с Малороссией, Москва воевала с Польшей с краткими перерывами 13 лет (І654-1667) и смогла эту войну закончить все-таки не полным миром, а только перемирием (Андрусовским). Чтобы выдержать эту тяжесть, Москве потребовалось суровое, а то и жестокое самодержавие и крайнее напряжение всех сил и всех человеческих и материальных ресурсов. А изгнать из южнорусских степей азиатов и овладеть Черным морем не было под силу ни дотатарской единой Киевской Руси, ни Москве или Украине, ни Польше, ни Литве. «Только Российская Империя, то есть вся полнота русского мира, оказалась достаточно мощной, чтобы овладеть югом русской равнины», — пишет князь Волконский. Что ввиду этих всероссийских жертв значит вопль в украинской истории о том, что, например, Петербург построен на украинских костях? Не исключительно на украинских, но и на великорусских в значительной мере. А если и на украинских, то не малорусского простого народа, а казацко-шляхетских бунтарей, которых этот народ тогда справедливо уже сильно ненавидел. Но должно при этом вспомнить и те уже многотысячные кости, которые почти одновременно легли под Полтавой. И тем паче стотысячные кости, устлавшие собою путь нашествия Наполеона на Москву; и наконец, всем нам, малороссам, и особенно галичанам, в вечно-благодарной памяти сохранить те уже миллионные русские кости, которыми покрылись Карпаты в 1914, 1915 и 1916 годах при нас, еще живых свидетелях.

Тогда, быть может, дальше в украинской истории мы с меньшим трагизмом будем принимать к сердцу, конечно, жалкую судьбу украинской Запорожской Сечи, которую Екатерина II «зруйновала», перемещая последних запорожцев на Кубань. Куда же она их должна была переместить, раз западная граница Российской Империи отодвинулась до Збруча и верхнего Буга? Или же она должна была отставить их на днепровских порогах выжидать с Запада прихода иного Карла? Да и не лучше ли украинцам спросить самих ныне еще в эмиграции здравствующих кубанцев, как они смотрят на эту запорожскую трагедию?

Довольно, кажется, этих примеров. Вы их можете набрать сколько угодно из украинских сочинений, заявлений, разговоров с ними, когда они такими приемами и средствами стараются обосновать украинский сепаратизм в прошлом, но его во всем этом не было и нет. Это только их попытки извратить и оболгать это прошлое. И эти их попытки легко опрокидываются и совершенно разрушаются русской наукой, если на них обращено ее внимание. Сепаратизм ими строится только искусственно, фиктивно, в воображении. Нет украинского сепаратизма и в украинском движении до указанного времени, то есть до половины семидесятых годов в России и приблизительно до 1900 года в Галичине, хотя чужие и враждебные Руси круги пытаются его использовать. Украинский сепаратизм — это то предательское отщепенство от русских наций, культуры, имени и родства, которое задалось целью расчленить Русь, разорвать ее на части, и которое у нас О.А. Мончаловский в то время, когда оно тут появилось, назвал точно и метко: мазепия, мазепинцы, мазепинский, то есть это прямое преемство злодеяния предателя Мазепы. Этот шляхтич, против воли, интересов и без ведома малорусского народа своей изменой, с помощью чужих сил, попытался (правда, безуспешно, но это сущности дела не меняет) оторвать от Руси ее юго-западную часть. За ним и с ним пошло против Петра всего полторы тысячи добровольных и вынужденных или обманутых сторонников, в большинстве колеблющихся и трусливых. Петру было не трудно одолеть их, он не с ними боролся и не они были для него угрозой и непосредственной опасностью. Он боролся с теми большими, грозными и опасными чужими силами, которые использовали Мазепу. И для нас ныне мазепинство грозно и опасно прежде всего и больше всего как орудие чужих сил для разрыва Руси. С ним, с мазепинством, у нас никогда не может быть ни соглашения, ни примирения, ибо никакой живой организм в мире — а нация есть такой живой организм —- не согласится, не примирится с разрывом себя самого на части.

Нам, русским, эту сущность украинского сепаратизма, этого мазепинства надо себе всегда уяснять и определять точно, ибо иначе, от неясности и неточности, получается большой вред для русского национального дела. К сожалению, из взгляда на тех украинцев, которые не являются или которых мы не считаем и не желаем считать мазепинцами, мы часто не называем украинских сепаратистов и их движение их настоящим именем. До войны если в моих статьях в «Прикарпатскую Русь» употреблено было название мазепия, мазепинцы, мазепинский, редактор его зачеркивал, а если оно как-то проскользнуло, тогда и редактор и я получали за это от В.Ф. Дудыкевича (7) выговор, ибо это название, мол, — оскорбление тех украинцев, которые все-таки не мазепы, то есть сепаратисты. Но сколько таких в украинском стане и что они в нем значат? Ныне, когда сепаратисты устраивают в честь Мазепы юбилеи и торжества, когда в органах митрополита Шептицкого печатается черным по белому, что его, по его великим заслугам для украинства, можно бы поставить рядом и сравнить разве только с Мазепой, пора бы и нам с этой неопределенностью в номенклатуре покончить. Между тем в нашей печати и теперь по их адресу употребляется название украинофилы, украинофильство — неподходящее и неверное. Разве польские поэты Мальчевский (8), Залеский, Рощинский и другие не украинофилы? Разве Масарик (9) и Бенеш (10) не украинофилы? Разве председатель Государственной Думы Родзянко не был украинофилом? Разве мы, русские, когда любуемся Украиной и украинским народным творчеством, не украинофилы? Почему с нашей, русской стороны не ставить вопроса ребром твердо, решительно и ясно, чтобы украинцы знали, что именно в них и их движении для нас приемлемо, а что нет, и чтобы недоразумений не выходило? А недоразумения по этому поводу бывают и у нас, и у них. Достаточно, чтобы украинец признавал имя «Русь» употребительным относительно прошлого или даже относительно настоящего, где это ему кажется допустимым и нужным, например, в Закарпатской Руси, чтобы заявил, что ему ближе все-таки москали, чем поляки, и мы уже готовы строить на этом розовые надежды. И у них: Иван Кедрин открыл в «Деле» анкету об отношении украинцев к москвофилам, и в «Дело» посылались статьи с требованием, чтобы москвофилы стали украинцами. Кедрин объясняет авторам, что надо отделить политическую сторону вопроса от идеологической. Его за это ругают, на что он и жалуется и т.д. А между тем всего этого можно бы избегнуть, если бы всегда было твердо и ясно поставлено на вид: для нас, русских, украинцы и украинское движение неприемлемы и невозможны, если термины «украинство» и «украинский» в них по своему смыслу и сущности синонимы терминам «мазепинство» и «мазепинский». Вот главные факты из истории мазепинства.

В России оно царским указом от 18 мая 1876 года не было подавлено. Оно ушло частью в подполье, частью за границу, сюда, во Львов, и даже снискало себе симпатии и там и здесь, ибо боролось якобы только за свободу запрещенного этим указом малорусского слова. По заключении в 1879 г. направленного против России Тройственного союза Австро-Венгрии, Германии и Италии и после заявления берлинского профессора Гартмана, что Австро-Венгрия и Германия имеют перед собой задание образовать из Украины Grossfuerstentum von Kiew, львовский мазепинский центр получает мощную и щедрую поддержку от обоих государств и местных, то есть краевых властей в Галичине. В 80-х годах здесь быстро возникают и развиваются «Наукове товариство ім. Шевченка», издания «Правда», «Зоря», «Діло» и другие. Осенью 1890 года в галицком сейме, во Львове, провозглашена Романчуком и товарищами так называемая «новая эра», то есть принцип малорусского сепаратизма. В 1894 году открыта в Львовском университете кафедра малорусской истории и приглашен на нее австрийским правительством из Киева уже известный тогда сепаратист-доцент Михаил Сергеевич Грушевский. Тогда же из школ устраняется этимологическое малорусское правописание, а вводится в них нововыработанное в сепаратистском духе фонетическое, несмотря на многотысячные протесты. Под руководством Грушевского воспитываются и выходят из университета целые кадры сепаратистов-учителей и вытесняют из школ русских учителей. Он же в этом духе проводит в 1899 году реорганизацию прежней народовецкой, украинофильской партии и фактически возглавляет все украинское, уже явно и ярко мазепинское, движение до самой войны.

В России революционные 1905-1906 годы подняли и оживили мазепинство. Стали появляться издания его направления, а с 1908 года «Записки товариства ім. Шевченка» выходят также в Киеве. Грушевский открыл там его особый центр. Много ему помогал и там и здесь шантаж с известной запиской Российской Императорской Академии наук «об отмене стеснений малорусского печатного слова», изданной только на правах рукописи, но здесь, в переводе-подделке Ивана Франко, выпущенной для доказательства, что будто русская Академия наук признала сепаратизм малорусского языка. Академики Соболевский, Корш и другие протестовали против такого истолкования этой записки и в здешней «Прикарпатской Руси», и в печати в России, но шантаж продолжался, и «мазепы» с этой запиской выезжали на всех наших политических процессах — здесь, во Львове, на нашем, и в Вене на двух.

Против мазепинского движения боролось также с 1900 года усиливавшееся здесь русское так называемое новокурсное движение под главенством В.Ф. Дудыкевича, но, не имея своих школ, не могло одолеть его. Это была явно неравная борьба, но тем не менее для мазепии и ее покровителей грозная. Можно и на основании их тогдашней печати установить, что приблизительно с 1910 года они считали для себя русское новокурсное движение опасным. Все же украинское движение до войны было гораздо сильнее. Оно было вообще тогда гораздо сильнее, чем ныне.

Во время войны украинские «сичевики» боролись против русских войск на Карпатах и во время революции в Малороссии, а здесь предавали австрийским властям своих русских братьев. В концентрационных лагерях русских пленных в Австро-Венгрии и Германии украинские преподаватели гимназий и редакторы «перевоспитывали» пленных малороссов в украинских самостийников и во время революции с их помощью строили самостийную Украину под покровительством немцев. Дальнейшее и прочее общеизвестно.

С занятием русскими войсками Галичини и Буковины в 1914-1915 годах здесь все украинское движение моментально и бесследно исчезло, как пыль, сдутая со стола, хотя репрессий никаких со стороны русских властей не было. Арестовывались ими и вывозились отсюда только украинцы, причастные к сичевикам и вообще к военной украинской акции против России. Оставшиеся здесь главари украинства — Грушевский, Шухевич, Павлик", Окуневский и другие — ориентировались на Россию и публично высказывали свою радость по поводу наступившей перемены.

После войны украинцы пропагуют идею образования особого украинского государства. Нет никаких видов на то, чтобы такое государство могло возникнуть. Если бы оно каким-то чудом возникло, оно очутилось бы перед той же дилеммой, перед которой стоял Богдан Хмельницкий: под кого, братцы, волите?

Украинство было и до войны и остается ныне сильнее нас, русских, в смысле организационном, материальном, политическом, экономическом; но оно слабее нас и вообще слабо в смысле идеологическом, культурном, духовном, моральном. Довоенный опыт показал, что оно в некоторых условиях и при таком же соотношении сил может быть русским движением убито. Но это уже особый вопрос.

Сколько же времени требуется для того, чтобы данное соотношение сил изменилось? Вот вам приблизительные сроки: украинство здесь взяло над нами верх в промежутке от 1895 до 1905 года. Наше довоенное новокурсное движение выросло и укрепилось прочно в 1900-1910 годах. После войны здесь украинство восстановлено было также в течение десятилетнего срока. И иные десятилетия из нашей галицко-русской истории могли бы быть темой особого доклада. Да и весь этот мой доклад — это только лаконические пункты-темы для отдельной обработки, а жизнь и практика подсказывают их много-премного.

Нынешние события взывают нас на новый подвиг укрепления русскости и борьбы с украинским сепаратизмом, к деятельному участию в новом русском движении.

Конечно, наше положение трудно, но легким оно и никогда не было, а его трудности известны и неинтересны. Лучше и практичнее иметь всегда перед своими мысленными глазами отрадные моменты и обстоятельства: ныне здесь имеется вдвое больше русского населения, чем его было в довоенной Австро-Венгрии, исчезнувшей с карты Европы. Ныне здесь, как встарь, Вильна и Львов могут друг другу подать дружную помощную руку. С каждым годом наше братское единение становится теснее и крепче.

Мало нас! — скажете. Конечно, сознающих национальный долг и саможертвенных тружеников маловато. Но так говорили всегда первые пионеры нового движения, а взялись за работу — и ряды их вырастали.

Нет материальных средств! Много ли их нужно? Небось, не крупных капиталов на открытие фабрик и торговых предприятий, а всего только на переписку, на выпуск летучек и брошюрок да на выезды. И соберете их из грошей, от тех, правда, хотя неимущих, но многих, кому ваше слово, ваш труд, ваши знания и молодой порыв желанны и дороги.

А что они ждут вас — не сомневайтесь. И что на огромном пространстве от Карпат до латвийской границы открывается вам непочатое поле культурной деятельности — вы сами убедитесь. Здесь, в Галичине, ждут от вас живого русского слова украинские села, готовые стать русскими. Ждут вас на Волыни и Холмщине сбитые с толку и «украиной», и безбожием крестьянские массы. На Полесье тысячи «тутейших». На Виленщине белорусские сепаратисты. А повсюду и особенно — жаждущая русского просвещения учащаяся молодежь, а то кое-где и та наша старшая интеллигенция, которая, ошеломленная событиями и новым положением, позабыла, как называется, хотя, впрочем, можно ее покамест оставить в покое: когда русское движение станет уже сильным, она сама тогда определится и примкнет к нему.

А верную победу русского духа вещает и удостоверяет нам живая, реальная картина Руси по другую сторону Карпат, Тысячу лет отторженная от русского государства, но духовно присноединая со всем русским миром, она не погибла под мадьярским игом. Двадцать лет относительной свободы ей было достаточно, чтобы выпрямиться во весь богатырский рост и засвидетельствовать перед миром свою русскость. Русский эмигрант-писатель Ремизов посетил ее в свое время, после войны, чтобы собрать ее народные сказки, и признал ее самоё чудной русской сказкой. Другой русский эмигрант-писатель, Иван Лукаш, увлекся ее былью и в своих художественных творениях воплотил ее быт и легенду. Американцы, англичане, чехи в своих повестях и романах очарованы этой маленькой, убогой горно-лесистой страной, которая в наш черствый век материализма, эгоизма и предательства геройски борется за свою величайшую духовную ценность — русскость. Ныне она жестоким Западом перерезана надвое, и на одной ее половинке пробует свить свое гнездышко та же предательская змея — мазепия. Но там есть ныне двойная единодушная Русь. Она змею задушит. Уже перекликаются ее верные часовые по обеим сторонам этой макиавеллевской границы: с той, венгерской, русские фашисты в Ужгороде — что ж, пусть будет и фашизм, раз нужен, там им виднее; а с этой, чешской, из Праги, молодые соколы — они молоды, они родились уже после войны. Уже в Густе действует Русский народный совет. Уже львовское «Діло» бьет тревогу... Окончательно и наверно победит Русь!

Примечания:

Данная работа была опубликована отдельной брошюрой во Львове, в 1939 году. Представляет собою доклад, прочитанный 12 декабря 1938 года в Секции русских студентов во Львове, на курсе «Культурно-просветительной работы». Работа напечатана в Библиотеке Русского общества молодежи под № 1.

Бендасюк Семен Юрьевич (1877-1964) — русский публицист, галичанин. Сотрудник газеты «Прикарпатская Русь». В 1910-1912 — секретарь Общества имени Михаила Качковского. В 1913 году австро-венгерские власти инсценировали «шпионский процесс», обвиняя нескольких видных «русофилов» (Бендасюк, Колдра, Сандович, Гудима) в государственной измене. Но несмотря на все давление австрийского правительства, все обвиняемые были оправданы. Жил в России. Принял Православие в Харькове. После Первой мировой войны вернулся во Львов. Был членом Львовского Православного братства, редактором «Науки» популярного издания Общества имени Михаила Качковского и секретарем «Галицко-русской матицы». Печатался во львовской газете «Русский голос». Автор книг «Алексей Васильевич Кольцов. Русский поэт-крестьянин» (Львов, 1909), «Николай Васильевич Гоголь. Его жизнь и сочинения» (Львов, 1909), «Грамматика русского литературного языка для русских в Галичине, Буковине и Угрии» (Львов, 1909), «Граф Лев Николаевич Толстой, его жизнь и писательская деятельность» (Львов, 1911), «Общерусский первопечатник Иван Федоров и основанная им Братская Ставропигийская печатня во Львове» (Львов, 1934), «Культ А.С. Пушкина на Галицкой Руси» (Львов, 1937), «Историческое развитие украинского сепаратизма» (Львов, 1939).

1. Ваврик Василий Романович (1889-1970) — русский публицист, поэт, доктор права. Узник австрийского концлагеря Талергоф во время Первой мировой войны. Воевал в Добровольческой армии. Окончил Пражский университет. Сотрудник редакции газеты «Русский голос» (1920-1930-е годы). С 1929 г. — секретарь Ставропигийского института во Львове, редактор «Временника» института. После занятия советскими войсками малорусских земель в 1939 году работал в СССР. В 1939— 1941 преподавал русский язык во Львовском университете, а с 1944 г. — был старшим научным сотрудником Львовского исторического музея. В 1946 был участником Львовского собора на котором русские униаты решили присоединиться к Православной Церкви. Автор книг «Трембита» (Львов, 1921), «Стихотворения» (Филадельфия, 1922), «Карпатороссы в корниловском походе и Добровольческой армии» (Львов, 1923), «Красная горка. Третий сборник стихотворений» (Львов, 1923), «Гаивки» (Львов, 1925), «Под шум Салгира» (Львов, 1924), «Яков Федорович Головацкий. Его деятельность и значение в галицко-русской словесности» (Львов, 1925), «Львовское ставропигийское братство» (Львов, 1926), «Просветитель Галицкой Руси: Иван Г.Наумович» (Львов; Прага, 1926), «Калинин сруб» (Львов, 1926), «В водовороте» (Львов, 1926), «Львовский ставропигион в освещении исследований И.И. Шараневича» (Львов, 1927), «Народная словесность и селяне-поэты» (Львов, 1927), «Черные дни Ставропигийского института» (Львов, 1928), «Селянская доля» (Львов, 1928), «Одна невеста — двух женихов» (Львов, 1928), «Як Б.Черемха умирав за правду» (Львов, 1929) «Основные черты деятельности И.И. Шараневича» (Львов, 1929), «Народная словесность и селяне-поэты» (Львов, 1929) «Справка о русском движении в Галичине с библиографией за 1929 год» (Львов, 1930), «Маша. Картина австро-мадъярского террора в 1914» (Львов, 1933), «О. Игнатий» (Львов, 1934),, «Жизнь и деятельность Ивана Николаевича Далибора-Вагилевича» (Львов, 1934), «Терезин и Талергоф» (Филадельфия, 1966); «Краткий очерк галицко-русской письменности» (Лувен, 1973)

2. Пыпин Александр Николаевич (1833-1904) — русский литературовед, историк литературы. Профессор Императорского С.-Петербургского университета в 1860-1862. Основные труды «История русской литературы» (Т. 1-4, 1902-1903) и «История русской этнографии» (Т. 1-4, 1890-1892).

3. Порфирьев Иван Яковлевич (1823-1890) — русский историк литературы. Профессор истории русской словесности в Казанской Духовной академии. Автор книг: «История русской словесности» (Ч.1-3,1870-1891), «Апокрифические сказания о ветхозаветных лицах и событиях» (1873), «Апокрифические сказания о новозаветных лицах и собы¬тиях» (1890).

4. Галахов Алексей Дмитриевич (1807—после 1892) — историк русской литературы. Преподавал в Александровском и Николаевском сиротских институтах. В 1865-1882 — профессор русской словесности в С.-Петербургском историко-филологическом институте. Автор учебных книг вышедших многочисленными изданиями: «Русская хрестоматия» (1842); «Историческая хрестоматия», «Русская хрестоматия для детей), «Историческая хрестоматия нового периода русской словеснос¬ти», «Учебник истории русской словесности», «История русской словесности, древней и новой» (1863-1875). 5. Незеленов Александр Ильич (1845-1896) — историк русской литературы. Профессор русской литературы в Императорском С.-Петербургском университете. Автор книг: «Николай Иванович Новиков, издатель журналов 1769-1785 гг.» (1876), «Литературные направления в Екатерининскую эпоху» (1889), «А.С. Пушкин в его поэзии; первый и второй период жизни и деятельности» (1882), «И.С. Тургенев в его произведениях» (1885), «А.Н. Островский в его произведениях. Первый период деятельности» (1888), «История русской словесности для среднеучебных заведений»(1893).

6. Петрушевич Антоний (1821-1913) — униатский священник, каноник во Львове, историк. Писал на жаргоне, на смеси польского, русского, малорусского и церковно-славянского языков. Автор книг «Слово о полку Игореве» (1886), «Сводна галицко-русская летопись», «История Почаевского монастыря и его типографии», «Краткое известие о Холмской епархии со времен введения христианства» (1886).

7. Дудыкевич Владимир Фефилович (?-1922) — галицко-русский общественный деятель. Лидер русофильской или старорусской партии. Умер в Ташкенте.

8. Мальчевский Антоний (1793-1826) — польский поэт. Учился в Кременецкой гимназии. Автор поэмы «Мария. Украинская повесть» (1825).

9. Масарик Томаш (1850-1937) — философ. Президент Чехосло¬вакии в 1918-1935.

10. Бенеш Эдуард (1884-1948) — чехословацкий государственный деятель. В 1918-1935 министр иностранных дел, в 1921-1922 премьер-министр. В 1935-1938, 1946-1948 президент Чехословакии.

11. Павлик Михаил Иванович (1853-1915) — малорусский писатель украинофильского направления. Учился, но не окончил Львовский университет. Занимался революционной деятельностью в Австро-Венгрии. Вместе с Иваном Франко издавал журналы «Товариш», «Громадянський друг», «Народ», газету «Хлiбороб».

Недостаточно прав для комментирования