Недаром говорят, что история - это политика, обращенная в прошлое. Отношения Церкви и государства в период существования СССР остаются одной из самых болевых точек не только во внутриправославных дискуссиях, но и служат одним из любимых обвинений либеральных публицистов, лепящих из Церкви образ чуть ли не филиала КГБ.
Причем, обычно обвинения эти раздают люди, имеющие смутное представление о политике, туманное - о Церкви, посредственное - о нравственности. Такие, к сожалению, иногда находятся даже среди некоторых молодых церковных неофитов, выросших на либеральных ценностях.
Начнем с прошлого. Советский период был очень разным. В сущности, советизм прошел путь своеобразной эрзац-религии: от красного восхода до розового заката. Разным было и отношение Советской власти к религии. Разными были и типы советских людей: если в начале существования советской власти наверху стояли явные богоборцы, баловавшиеся оккультизмом, а внизу - воцерковленные, но неорганизованные, и поэтому не могущие сбросить ярмо православные массы, то в конце все пришло к некоему среднему знаменателю - богоборцы и православные как-то смешались, причем самые яркие из обоих типов людей были истреблены. И вверху и внизу системы образовались такие себе «атеисты православной культуры». Что такое позднесоветская власть? Это политическая идеология вместо религии, это клуб вместо храма, это песни вместо молитв. В целом: душевность вместо духовности. Душевность - сфера эмоций. Душевный человек находится посредине между плотским и духовным, он может либо подниматься вверх, либо опускаться вниз. Но, поскольку падать легче, чаще всего человек душевный переходит к плотскости. И тогда: торговые центры - вместо клубов, непристойный сленг - вместо песен, культ потребительства - вместо идеологии.
Все это, как известно, и произошло после краха советской власти. Количество младенцев, убиваемых во чреве матери, намного превысило репрессии 30-х; попрана социальная справедливость и забыта законность; буйным цветом поднимаются самые дикие ереси, 9 валом нарастает наркомания и алкоголизм, окончательно разрушена деревня. Потому считать этот самый крах возвратом к норме абсолютно неверно. Налицо, увы, новый виток апостасии. Плотскость сменила душевность.
СССР в реальности был «страной героев, страной мечтателей страной ученых».
Культ смиренных святых сменился прометеевским культом героев, утопические мечтатели пришли на смену верующим в Бога, ученые пытались заменить собой священников. И дело не в том, что, например, воинский героизм, или светская ученость - это плохо. Наоборот, такие люди всегда уважались на Руси. Но их начали почитать в ущерб главному. Тому, на чем держится общество. Долго ли простоит ствол без корней? Используя аналогии индийского общества, можно сказать, что кшатрии оттеснили брахманов, торя тем самым путь торгашам-вайшиям. Приход последних в таких случаях неизбежен, как приход ночи после дня. Общество, лишенное метафизических корней неизбежно подвергнется и дальнейшей деградации.
Знаком того, что произошло при Союзе, можно считать меняющуюся советскую символику. Возьмем пресловутую пятиконечную звезду. Любопытно, что на ордене Красного Знамени, учрежденном по настоянию наркома по военным делам Л.Д.Троцкого, изображена не простая, а перевернутая звезда (верхние ее лучи закрыты знаменем, три луча устремлены вниз). Перевернутую звезду также можно встретить и на некоторых советских плакатах времен Гражданской войны, как например, на плакате художника Д.Моора «Советская Россия - осажденный лагерь. Все на оборону» (1919 г.).
Для людей, пусть даже и остывших к вере, но все же воспитанных в Православии, такая символика была совершенно неприемлемой.
На конференции 2-ой Советской (Украинской) дивизии, проводившейся 11 февраля 1919 года, начальник ее политотдела И.И.Минц отметил, что «крестьянская молодежь полна предрассудков против «коммуний», против новой «кокарды» - красноармейской звезды...». Массовое введение перевернутых звезд вызвало бы большие и ненужные советским вождям волнения. В итоге пришли к компромиссу: звезда осталась, но не стала перевернутой, т.е. стала вполне нейтральным символом; даже на погонах царской армии были звезды.
Это один из многих знаковых эпизодов, на примере которых можно увидеть определенную тенденцию, зародившуюся в первые же годы советской власти. Богоборцы вроде бы победили - но... Нарастающее сопротивление извне создаваемой системы - массовые восстания, внешняя угроза, и, самое главное, сопротивление изнутри их же аппарата и их же силовых структур - неприятие явного сатанизма некоторых вождей, - вынуждало «ленинскую гвардию» к компромиссу. И тут еще нужно заметить, что на руку Советской власти играло и неприятие народом Белых. Здесь сыграло свою роль все: и участие многих руководителей Белой Армии, например, генералов Алексеева и Рузского в заговоре с целью устранения Государя - Помазанника Божия (это и была, кстати сказать, настоящая революция, открывшая двери гражданской войне в России), и плохо скрываемая ими нелюбовь к монархической идее, и нежелание компромиссно решить земельный вопрос, и многие другие факторы. В целом - в глазах народа белые хотели вернуть все несправедливости прошлого, не возвращая его Высшей Правды.
Поэтому народ и не принял белых; однако он не принял и красных в их первоначальном виде. Для укрепления и сохранения своей власти они в экономическом плане прибегли к НЭПу, в духовном - постепенно, не сразу, но тоже пошли на попятную. Несложно заметить, что улучшение отношений советского государства с Церковью проходило параллельно с укреплением власти Сталина, почти 11 лет учившегося в духовном училище, затем - в семинарии. После его победы над левацкой оппозицией началась и борьба правительства против абортов, порнографии, разрушения семьи, что ранее поощрялось. И мифом является утверждение, будто бы к этому его вынудила война. Прекращение гонений на Православную Церковь и начало все более тесного сотрудничества государства с ней началось до войны, по мере истребления Сталиным ленинской гвардии. Тогда же началась и борьба с явной аморальностью в семье и обществе. В этом ряду стоит решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 11 ноября 1939 года, отменившее как указание от 1 мая 1919 года «О борьбе с попами и религией», так и «все соответствующие инструкции ОГПУ-НКВД, касающиеся преследования служителей церкви и православноверующих». В любом случае самые разные наблюдатели согласны, что Сталин относился к Церкви неизмеримо лучше остальных лидеров страны того периода.
Известный историк и литератор В.Кожинов любил цитировать сочинение Троцкого «Преданная революция», где «перманентный революционер», в частности, отмечал:
«Достаточно известно, что каждая революция до сих пор вызывала после себя реакцию или даже контрреволюцию, которая, правда, никогда не отбрасывала нацию полностью назад, к исходному пункту... Жертвой первой же реакционной волны являлись, по общему правилу, пионеры, инициаторы, зачинщики, которые стояли во главе масс в наступательный период революции... Аксиоматическое утверждение советской литературы, будто законы буржуазных революций «неприменимы» к пролетарской, лишено всякого научного содержания»...
И далее Троцкий конкретизировал понятия «реакция» и «контрреволюция» непосредственно на «материале» жизни СССР в середине 1936 года: «...вчерашние классовые враги успешно ассимилируются советским обществом... - писал он. - Ввиду успешного проведения коллективизации «дети кулаков не должны отвечать за своих отцов»...». Мало того: «...теперь и кулак вряд ли верит в возможность возврата его прежнего эксплуататорского положения на селе. Недаром же правительство приступило к отмене ограничений (это началось в 1935 году - В.К.), связанных с социальным происхождением!» - восклицал в сердцах Троцкий.
Комментируя это, В.Кожинов писал: «Ныне об этой стороне дела уже мало кто знает, а между тем «ограничения» были чрезвычайно значительными. Так, например, в высшие учебные заведения принимались почти исключительно «представители пролетариата и беднейшего крестьянства». Выразителен в этом отношении написанный в октябре 1923 года «отчет» профессора Факультета общественных наук (ФОН) Московского университета В.Я.Брюсова - знаменитейшего тогда поэта, ставшего в 1920 году большевиком. В отчете речь шла, в частности, о «чистке» студенческого состава: «...принимался во внимание и момент социальный... результат чистки оказался в общем удачным. Надо признать, что в прошлом, 1922-1923-м, академическом году состав студенчества ФОНа оставлял многого желать... В текущем году это значительно изменилось. Что касается 1-го курса, то в текущем году состав его должен оказаться совершенно иным, так как принимались почти исключительно окончившие рабфаки» (то есть подготовительные «рабочие факультеты»)».
С негодованием писал Троцкий и о стремлении возродить в СССР семью: «Революция сделала героическую попытку разрушить так называемый «семейный очаг», т.е. архаическое, затхлое и косное учреждение... Место семьи... должна была, по замыслу, занять законченная система общественного ухода и обслуживания», - то есть «действительное освобождение от тысячелетних оков. Доколе эта задача не решена, 40 миллионов советских семей остаются гнездами средневековья... Именно поэтому последовательные изменения постановки вопроса о семье в СССР наилучше характеризуют действительную природу советского общества... Назад к семейному очагу!.. Трудно измерить глазом размах отступления!.. Азбука коммунизма объявлена «левацким загибом». Тупые и черствые предрассудки малокультурного мещанства возрождены под именем новой морали».
И другая сторона этой проблемы: «Когда жива была еще надежда сосредоточить воспитание новых поколений в руках государства, - продолжал Троцкий, - власть не только не заботилась о поддержании авторитета «старших», в частности, отца с матерью, но наоборот, стремилась как можно больше отделить детей от семьи, чтобы оградить их от традиций косного быта. Еще совсем недавно, в течение первой пятилетки (то есть в 1929-1933 годах. - В.К. ), школа и комсомол широко пользовались детьми для разоблачения, устыжения, вообще «перевоспитания» пьянствующего отца или религиозной матери... этот метод означал потрясение родительского авторитета в самых его основах. Ныне и в этой немаловажной области произошел крутой поворот: наряду с седьмой (о грехе прелюбодеяния) пятая (о почитании отца и матери) заповедь полностью восстановлена в правах, правда, еще без бога... Забота об авторитете старших повела уже, впрочем, к изменению политики в отношении религии... Ныне штурм небес, как и штурм семьи, приостановлен... По отношению к религии устанавливается постепенно режим иронического нейтралитета. Но это только первый этап...».
Наконец, возмущался Троцкий, «советское правительство... восстанавливает казачество, единственное милиционное формирование царской армии (имелось в виду постановление ЦИК СССР от 20 апреля 1936 года)... восстановление казачьих лампасов и чубов есть, несомненно, одно из самых ярких выражений Термидора! Еще более оглушительный удар нанесен принципам Октябрьской революции декретом (от 22 сентября 1935 года), восстанавливающим офицерский корпус во всем его буржуазном великолепии... Достойно вниманья, что реформаторы не сочли нужным изобрести для восстановляемых чинов свежие названья (в сентябре 1935 года были возвращены отмененные в 1917-м звания «лейтенант», «капитан», «майор», «полковник»)... В то же время они обнаружили свою ахиллесову пяту, не осмелившись восстановить звание генерала». Впрочем, отмечает В.Кожинов, Троцкий, который был убит 20 августа 1940 года, успел убедиться в полной последовательности «реформаторов»: 7 мая 1940-го и генеральские звания были возрождены...
В том же 1936 году, когда Троцкий писал о громадных изменениях, произошедших за краткий срок в СССР, о том же самом, но с прямо противоположной «оценкой» писал талантливый, хотя и неоднозначный мыслитель Георгий Федотов, эмигрировавший из СССР осенью 1925 года, то есть сравнительно поздно (это обеспечило ему хорошее знание послереволюционного положения на родине). Он утверждал, что 1934 год начал «новую полосу русской революции... Общее впечатление: лед тронулся. Огромные глыбы, давившие Россию семнадцать лет своей тяжестью, подтаяли и рушатся одна за другой. Это настоящая контрреволюция, проводимая сверху. Так как она не затрагивает основ ни политического, ни социального строя, то ее можно назвать бытовой контрреволюцией. Бытовой и вместе с тем духовной, идеологической... право юношей на любовь и девушек на семью, право родителей на детей и на приличную школу, право всех на «веселую жизнь», на елку (в 1935 году было «разрешено» украшать новогодние - бывшие «рождественские» - елки) и на какой-то минимум обряда - старого обряда, украшавшего жизнь, - означает для России восстание из мертвых..»
И далее: «Начиная с убийства Кирова (1 декабря 1934 г.) в России не прекращаются аресты, ссылки, а то и расстрелы членов коммунистической партии. Правда, происходит это под флагом борьбы с остатками троцкистов, зиновьевцев и других групп левой оппозиции. Но вряд ли кого-нибудь обманут эти официально пришиваемые ярлыки. Доказательства «троцкизма» обыкновенно шиты белыми нитками. Вглядываясь в них, видим, что под троцкизмом понимается вообще революционный, классовый или интернациональный социализм... Борьба... сказывается во всей культурной политике. В школах отменяется или сводится на нет политграмота. Взамен марксистского обществоведения восстановляется история. В трактовке истории или литературы объявлена борьба экономическим схемам, сводившим на нет культурное своеобразие явлений... Можно было бы спросить себя, почему, если марксизм в России приказал долго жить, не уберут со сцены его полинявших декораций. Почему на каждом шагу, изменяя ему и даже издеваясь над ним, ханжески бормочут старые формулы?.. Отрекаться от своей собственной революционной генеалогии - было бы безрассудно. Французская республика 150 лет пишет на стенах «Свобода, равенство, братство», несмотря на очевидное противоречие двух последних лозунгов самим основам ее существования»; и в самом деле - между богатыми собственниками и наемными рабочими и служащими нет ни «братства», ни «равенства»...
Характерно, что Георгий Федотов здесь же вспомнил о Троцком: «Революция в России умерла. Троцкий наделал много ошибок, но в одном он был прав. Он понял, что его личное падение (в 1927 году - В.К.) было русским «термидором».
Нелишне привести и мнение еще одного ненавистника большевизма. И этот авторитетный политик того времени тоже обвиняет Сталина отнюдь не в ненавистном ему большевизме. Адольф Гитлер: «Сталин лишь притворяется, будто он герольд большевистской революции. На самом деле он отождествляет себя с Россией и царями, и просто возродил традиции панславизма. Для него большевизм только средство, только маскировка, цель которой обмануть германские и латинские народы».
Неверно, впрочем, было бы делать из Сталина эдакого православного Штирлица в тылу у безбожников, чем сейчас, к сожалению, отличаются некоторые публицисты. Как бы там ни было, но в юности он ушел из Церкви в революцию, стал грабить банки, вести агитацию против царя. Правда, потом, по мнению многих иерархов, например, Патриарха Грузии Илии II, он покаялся. В 1985 г., С.И.Аллилуевой Патриарх Грузии Илия II (Шиолошвили), говорил, что «многие годы образования под влиянием Церкви - не проходят даром. А он оставил Бога и Церковь, растившую его для служения почти пятнадцать лет. Глубоко в душе живет тоска по Богу. И я глубоко верю, что последними проблесками сознания он звал Бога... Грешник, большой грешник. Но я вижу его часто во сне, потому что думаю о нем, о таких, как он. Я вижу его потому, что молюсь о нем... Я видел его, осеняющим себя крестным знамением».
Личность в истории решает далеко не все. Нужно понимать и тенденции развития государственности. Ум Сталина проявлялся как раз в том, что он эти тенденции глубоко чувствовал. Например, легитимность советской власти была в 30-е годы еще под большим вопросом. Поэтому аппарат поддержал Сталина в его зачистке от тех руководителей, которые мечтали заняться большим дерибаном собственности. Это вызвало бы развал страны, возврат прежних собственников на штыках иностранных войск. Бывший советский разведчик Григорий Орлов, ставший невозвращенцем, и не имевший ни малейших причин симпатизировать Сталину, утверждал, что заговор военных против него действительно был. И некоторые обвинения, выдвинутые в 1937 году против бывших коммунистических вождей в том, что они хотели государственную собственность взять и поделить, звучат тоже вполне убедительно. Мы ведь знаем, что их наследники так и поступили. Соблазн этого слишком велик и очевиден. Только поступили они так спустя 50 с лишним лет, когда их власть в СССР стала более крепкой и легитимной. Сталин, громящий коммунистических нуворишей, стал выразителем чаяний той части госаппарата, которая понимала преждевременность таких мер, и той части партии, которая, искренне веруя в идеалы социализма, хотела бороться за социальную справедливость. И вполне естественно также, что он нередко, особенно до полного взятия власти, шел на поводу у безбожников, позволяя им, например, сносить Храм Христа Спасителя. Ведь легитимность тогдашнего аппарата базировалась на атеистической революции, и аппарат быстро перемолол бы человека, рубящего сук на котором он сидит. Если бы, гипотетически, сейчас Президентом США стал бы православный патриот, то и ему не удалось бы радикально изменить агрессивную политику США по отношению к Сербии и России, продиктованную экономическими и политическими интересами тамошней верхушки. Где-то смягчить - возможно, но не более того...
Ясно видно, что с укреплением его власти Церкви становилось легче дышать, восстанавливались моральные нормы, в чем-то даже более жестко, чем при православных царях Российской империи. В частности, была фактически полностью искоренена проституция, порнография, аборты. Другое дело, что все эти достижения не были закреплены метафизически - верой в Бога, они оставались силовыми мерами, и при изменении политической конъюнктуры могли быть уничтожены - так и вышло. Подобное было и у протестантов, вначале опередивших католиков по степени общественной морали, крепости семьи, трезвости, а затем, через несколько поколений, упавших в бездну порока, дошедших до легализации наркотиков и «браков» извращенцев. Ведь эти их прошлые достижения были санкционированы не высшим авторитетом Церкви и Предания, а рациональным рассудком, склонным к падению.
В.Кожинов приводит также достоверные цифры террора при Сталине, вызванного прежде всего не его личными качествами, а революцией, показывая, что к концу его правления он затухал:
«...вот всецело достоверные цифры о количестве смертных приговоров, вынесенных в течение трех пятилетий после 1937-1938 годов «за контрреволюционные и другие особо опасные государственные преступления»: в 1939-1943 годах - 39069 приговоров, в 1944-48-м - 11282 (в 3,5 раза меньше, чем в предыдущем пятилетии), в 1949-1953-м - 3894 приговора (в 3 раза меньше предыдущего пятилетия и в 10 раз(!) меньше, чем в 1939- 1943-м).
Разумеется, даже и последняя цифра, отмечает В.Кожинов, страшна: в среднем около 780 приговоренных к смерти за год, 65 человек в месяц! Но вместе с тем очевидно неуклонное «затухание» террора, - без сомнения, подготовившее тот отказ от политических казней, который имел место после смерти Сталина (кроме казней нескольких десятков «деятелей» НКВД-МГБ)».
В.Кожинов указывает и на последнюю предсмертную деятельность «невинных» жертв террора - ранее палачей во время Гражданской войны: «... факты... превращения вчерашних "палачей" в "жертвы" стали общеизвестны; так, например, крупнейшие военачальники Я.И.Алкснис, И.П.Белов, В.К.Блюхер, П.Е.Дыбенко и другие 11 июня 1937 года осудили на расстрел своих сослуживцев В.М.Примакова, М.Н.Тухачевского, И.П.Уборевича, И.Э.Якира и других, но в следующем, 1938 году сами были расстреляны...»
Конечно, по инерции революции, в 30-е годы продолжали гибнуть и священники. И невыносимо сейчас слушать от людей, никогда не подвергающих свою жизнь опасности, никогда ничем не управлявших, обвинения в адрес бывших церковных иерархов того страшного периода в сервилизме. Эти люди, несмотря на все страшные угрозы, сохранили нашу Церковь в полной канонической чистоте. Ее вероучение, кстати, осталось куда более чистым, чем в либеральной Европе, где иерархи части поместных Церквей под давлением либеральной верхушки были вынуждены перейти на новый стиль, убрать исповедь перед Причастием, пойти на другие пагубные реформы. Приведу здесь небольшой отрывок из книги далеко не советского человека, проведшего всю жизнь вдали от Родины, но оставшегося верным канонической Церкви.
Митрополит Антоний Сурожский в своей книге «Дом Божий» писал: «...Употребляя формулировку очень грубую, но очень яркую одного из наших епископов, настоятеля Трехсвятительского подворья в Париже, Владыки Вениамина: он сказал на каком-то собрании, когда его на рога подняли: «Если бы моя мать стала проституткой, я от нее не отказался бы; моя Церковь не стала проституткой»...
...Я вам дам несколько примеров. Вскоре после того, как я епископом стал, приезжал в Голландию Владыка Николай Крутицкий. О Николае Крутицком я знал только то, что печаталось и говорилось, то есть речи, проповеди, какие-нибудь документы, и у меня было самое тяжелое впечатление о нем... О нем говорили Бог знает что. А он мне рассказал, как его Владыка Сергий попросил стать посредником между ним и Сталиным. Он отказывался: «Я не могу!..» - «Вы единственный, кто это может сделать, вы должны». Он мне говорил. Я три дня лежал перед иконами и кричал: «Спаси меня, Господи! избави меня!..» После трех дней встал и дал свое согласие. После этого ни один человек не прошел через его порог, потому что верующие перестали верить, что он свой, а коммунисты знали, что он не свой. Его встречали только в служебной обстановке. Ни один человек ему руки не подал, - в широком смысле слова. Вот какая жизнь. Это мученичество такое же, как быть расстрелянным. А потом, когда он восстал и стал говорить проповеди, где обличал безбожие, ему запретили говорить проповеди, его закрыли от верующих. Умирая, он мне оставил записку: «Я всю жизнь хотел служить Церкви, и меня все оставили. За что, за что?»...
...Второй пример совсем другого рода. Когда мы ездили на съезды Всемирного Совета Церквей, переводчиков почти не бывало, и я почти все время служил переводчиком Владыке Никодиму. Вы знаете, что говорили о Никодиме: что он сомнительный, такой-сякой-эдакий... Однажды он меня зовет: «Вот, с меня требуют интервью; я письменно ответил на вопросы. Прочти и скажи, что ты об этом думаешь». Я прочел, и в одном из ответов было четыре противоречия в трех строчках. Я ему говорю: «Скажут - дурь». - «Это совершенно ясно, очевидно?» - «Да, совершенно очевидное идиотство». - «Отлично! Все же понимают, что я не дурак, значит, поймут, что это неправда...» Мы этого не понимаем, потому что никогда не жили в таких условиях, кроме тех из нас, кто был под немецкой оккупацией или под советской оккупацией, но ни один англичанин не поймет, они не знают, что это такое...
...Другой пример: одного русского епископа, который теперь очень высоко стоит, тогда он был совсем молодым человеком. На одном съезде обсуждался вопрос о телевидении, радио, прессе, и докладчик говорил, что все эти средства массовой информации - средства пропаганды в руках меньшинства, которыми оно разрушает большинство. Этот епископ встал и сказал: «Не понимаю вашего разговора! Это, может быть, верно в ваших капиталистических странах, но у нас, в социалистическом мире, радио и телевидение выражают убеждения народа». И вся зала, какие-нибудь человек шестьсот, расхохотались. Он сел. Я повернулся к нему, говорю: «Зачем ты эту глупость сказал?» Он ответил: «Ты не понимаешь? В этом зале наверное есть какой-нибудь шпион, который доложит, что я единственный встал в защиту нашего строя, а сказал я это так, чтобы это даже не обсуждали, а смехом сняли вопрос»... Мы этого тоже не понимаем. Мы в этой обстановке не были, ее не знаем, и судить об этих людях, как то делают некоторые - нет, нельзя...»
Особенно рьяным «разоблачителям» наших иерархов советского периода хотелось бы напомнить судьбу святителя Луки (Войно-Ясенецкого). Он много лет провел в ссылке и заточении, никогда не отрекаясь от веры. Не отрекался от краеугольных принципов и став епископом Крыма. Тем не менее, на какие-то второстепенные компромиссы с властью он в тот период иногда вынужденно шел. Епископ отвечает за всю свою паству, в т.ч. даже за неродившихся младенцев, которые имеют право спастись и должны быть крещены, за умирающих, которые имеют право получить последнее причастие. Если бы он безрассудно объявил себя полным врагом власти, то, вполне вероятно, что Крым остался бы без храмов вообще, и спасение людей было бы под большим вопросом. Мы и сегодня можем наблюдать плоды его непрестанной заботы об этой земле: живые и крепкие очаги Православия, процветающие в Ялте, Симферополе, Феодосии... Это как бы анклавы христианского народа - благочестивого, многодетного, не сильно подверженного порокам окружающей курортной зоны. Наше дело - продолжать дело великих иерархов прошлого, а не заниматься пустым критиканством, в конечном итоге осуждая только самих себя.
