Karta № 46, 2005 год (стр. 99 - 121)
ВОЛЫНЬ. ЛЕТО 1943.
Барбара Одноус (Barbara Odnous).
С 1991 года длится следствие по вопросу преступлений, совершённых на Волыни в 1939-45 годы. Его проводит Филиал Комиссии по Расследованию Преступлений против польского народа ИПН в Люблине. В настоящее время документы дела насчитывают 57 томов (около 200 листов в каждом) и документы постоянно прибавляются: протоколы допросов свидетелей, донесения и воспоминания (также опубликованные), письма частных лиц, доклады подпольных организаций и немногочисленные фотографии. Представляем некоторые материалы, собранные в Институте Национальной Памяти в Люблине.
Эскалация конфликта на Волыни имела место летом 1943 года, поэтому опирались также на тексты того периода, заостряя внимание на показаниях и рассказах непосредственных участников событий. Из собранных рассказов проявляется образ не только тех соседей украинцев, которые оказались врагами, осуществляя запланированную акцию геноцида, но и тех, благодаря которым многие поляки выжили. Однако не можем раскрыть их личность. Используя прокурорские дела, обязались не сообщать данные, позволяющие идентифицировать не только виновных, но также жертв и свидетелей. Это относится и к польским фамилиям.
3 июля 1943 (суббота)
Пётр В. (1928 г.р.):
В селении Горна (Górna) между поляками и украинцами не было конфликтов, тем более столкновений [...]. Украинцы как православные ходили в церковь в соседнем Губкове, а поляки в костёл в Людвиполе, отдалённый приблизительно на семь километров. Направляясь в Людвиполь, мы проходили через украинский Губков, но никогда там не встречались с признаками враждебности или придирками. [...]
Уже было слышно об убийстве в польских сёлах на северо-западе от Людвиполя. Мы боялись нападения и на ночь прятались в полях. 3 июля также собирались идти спать в поле. [...] Все были готовы, мы только хотели ещё съесть ужин (стоял на столе) и дожидались брата Ромуальда, который вот-вот должен был пригнать коров.
Почти вместе с заходом солнца поднялся крик, и послышались выстрелы. Мать подбежала к окну, крикнула, что бандеровцы уже здесь и нужно убегать. Через окно выскочили с отцом в палисадник и начали убегать в горку по дороге между хлебами. Мать не успела забрать мою младшую сестру, чего я сначала не заметил.
Выбежал во двор, а там было полно украинцев. Бегали, кричали, поджигали постройки, из домов выносили имущество. Вероятно, приняли меня за украинца, потому что на мне была куртка с ремнём, похожая на армейскую, а они одевались также.
Сновал по двору в поисках укрытия и увидел, как украинец лёг на дорогу и стал стрелять в сторону убегающих родителей. [...] Мать упала, подумал, что была поражена и её нет в живых, отец побежал дальше. Также заметил коров, следовательно, где-то поблизости должен быть брат.
В тот момент ко мне подбежала пятилетняя сестра, схватила меня за ногу и начала плакать. Велел ей молчать, и мы забежали в ближайший огород, где легли в высокой фасоли. Однако кто-то из украинцев, рыскавших по двору или жилищу, должно быть что-то заметил, потому что в огород прибежали двое или трое и обнаружили нас. Утверждали, что я поляк. Я отрицал, в доказательство начал молиться как православный. Один из украинцев сильно ударил меня в грудную клетку прикладом винтовки, я потерял сознание.
Когда очнулся, сумерки уже перешли в ночь. Повсюду было полно едкого дыма. Заметил, что брат убегает с огорода. Был сильно избит и окровавлен, не было сил, но взял сестру на руки и побежал за братом в направлении близлежащего пруда для гусей и простиравшегося за ним леса [...] Ежеминутно приостанавливался для передышки или падал под тяжестью сестры. Добежал до леса, там снова упал, у меня не хватило сил. [...]
Однако вместо того, чтобы спрятаться в том лесу, пробежал его. Когда выбежал на широкий щебёночный тракт на Людвиполь, подъехал украинец на коне и чем-то твердым ударил меня по голове. Я упал, а украинец поехал дальше. Поднялся с остатками сил и добежал до леса на другой стороне тракта. Сразу за мной прибежала сестра, нести которую уже не было сил. Спрятались под стволом упавшего дерева. Через некоторое время территорию около нас начали обшаривать украинцы. Однако нас не нашли и ушли. Вскоре потерял сознание.
Очнулся, когда уже было светло. Сестра лежала рядом и, что удивительно, не плакала. Решил пойти в село Гурбы, отдалённое от Гурны на несколько километров, в дом сестры отца [...] Там никого не застал. Жители, слыша отголоски нападения на наше селение, поубегали в лес. Взял хлеб и молоко и собирался вернуться к сестре, которую раньше спрятал в лесу. Тут меня окликнул брат, он лежал в сене в овине.
99
Оказалось, что ночь просидел на дереве в лесу. Брат сказал, что в соседнем доме видит каких-то людей. Подполз по пшенице в том направлении и заметил несколько человек из нашего селения. Сказали мне, что мать жива, зато отец был убит. На повозках отвезли нас в Гуту Старую, где располагались отряды польской самообороны.
Kolonia Górna, gmina Ludwipol, powiat Kostopol.
Регина Ф. (1929 г.р.):
Вечером собирались поужинать, а потом уйти в близлежащие поля [...] Пошла в наш огород (500 - 700 метров от дома) сорвать на ужин овощей. Огород находился на горке, откуда открывался вид на соседние хозяйства. В какой-то момент услышала крики и выстрелы. Выпрямилась и замерла, несмотря на то, что около меня свистели пули. Внизу разыгрался кошмар. Орава украинцев поджигала дома и хозяйственные постройки, убивала людей. [...]
Вскоре пришла в себя и решила убегать. Заметила дядю Яна В., живущего по соседству. Бежал в направлении горки, на которой стояла, и звал сына. Решили бежать вместе в направлении реки Случ, находящейся в километре. Когда уже переправились через реку, и находились примерно в середине её течения, увидела, что на другом берегу стоит украинец и целится в нас из винтовки. Развернулись, а он стрелял в нас, но не попал. Решили спрятаться в близлежащих оврагах.
Когда подходили к оврагам, из них вышел другой украинец, целясь в нас из винтовки. [...] Увидев направленное дуло, отпрыгнула в сторону и спряталась в утёсах
100
недалеко от оврага. Украинец выстрелил и убил дядю. Потом в течение нескольких минут ходил около утёсов, желая меня найти. Потом отошёл, но я сидела в заломе до полудня следующего дня, когда вышла и побежала в свое село.
Kol. Górna
11 июля 1943 года (воскресенье)
Алина Д.:
В тот вечер мама шила мне платье и по этой причине не пошла спать в укрытие, что постоянно делали ввиду ночных нападений банд УПА и устраиваемых немцами облав на работы в Германию. Когда закончила шить, сказала, что, наверное, сегодня банда не придет, и легла спать со мной. Однако судьба оказалась безжалостна и в полночь убийцы из-под знака ОУН-УПА загрохотали в дверь. Когда им открыл дедушка Ян Р., сразу застрелили его на пороге жилища.
Мама, услышав выстрел и стон деда, вскочила с кровати и начала кричать. Я также поднялась с кровати, подбежала к маме и держалась за её юбку. Неожиданно обе упали на пол, потому что в маму через выбитое окно попала пуля. Когда стихли выстрелы, начала звать маму и тормошить её. Тогда услышала голос бабуши Марии Р.: «Не зови мамочку, мамочка убита! Посмотри, тётя Дануся тоже убита!» Уже было утро. Присмотрелась, увидела младшую сестру моей мамы, лежащую около ткацкого станка, она была вся в крови, и бабушку, сидящую, на кровати, также окровавленную. Бабушка сказала: «Алинко, иди в семью дяди, только осторожно, и скажи им, что у нас случилось».
Выбежала из жилища и, видя, что никого нет, побежала к дяде с тётей на другую сторону улицы. Убитый дядя М. лежал на кухне, мёртвая тётя Домицела, заколотая штыками или ножом, сидела, опираясь на сундук и стену. Как узнала позже, тетя спала, спрятавшись в овине, но под утро вернулась в дом, думая, что нападения не будет, и наткнулась на убийц. После осмотра дома семьи дяди, побежала к П. Там увидела молодого сына П. с младенцем на руках, оба были мертвы. Вблизи лежал её мертвый свёкор.
Вернулась к бабушке, рассказала всё, что видела. По её просьбе принесла из другой комнаты занавеску, которой бабушка обернула свои раны. Взяла подушку и противень с дрожжевыми булками, испечёнными в предыдущий день, и пошли прятаться в пшеницу за садом.
Через некоторое время к нам пришли двое сыновей бабушки, которые спали на чердаке над конюшней, пятнадцатилетний Флорек и немногим старше его Чесек. Бабушка велела им принести тулуп, чтобы могли лежать на земле. Побежали в направлении дома, а через минуту пробежали около нас, преследуемые украинцами на лошадях. Когда бабушка увидела это, сказала мне: «Убегай, Алинко, и быстро, беги к тёте Язии». Тётя жила в селении Богудзенка (Bogudzięka). Только успела спросить: «Бабушка, а ты, что с тобой»? Поколебавшись, бабушка произнесла: «Убегай, я останусь здесь с твоей мамой и твоим дедушкой», и упала на подушку.
Побежала межой в другом направлении, чем мои дяди. Подбегая к Богудзенке, должна была пройти вблизи украинского хозяйства. Там стояла группа женщин и детей. Смотрели на дорогу, по которой ехали телеги с похищенным имуществом, а банда УПА гнала стадо коров.
В дом тёти вошла незамеченной. В нём никого не было. Побежала дальше до не достроенного дома тёти Ванды Я. Там увидела свёкра тёти всего в крови. Думала, что он
101
убит, но как позже выяснилось, был только ранен. Перепугалась и побежала к бабушке В. в Витолдовку. [...]
Когда бежала через поля, меня увидел дядя Чесек, сидящий на заставе на полевом дубе. [...] В хлебах сидела группа поляков, уцелевших от погрома. Также среди них находилась тётя Ванда Я. с детьми.
Ночью дядя Чесек пошёл хоронить бабушку, которую добили украинцы, и дядю Флорека, застреленного во время бегства. Хоронил их под полевой грушей. [...] Дедушка, моя мама Анеля В. и тётя Дануся Р. не были похоронены, и никто не знает, где покоятся их останки.
Дядя Чесек достал коня и телегу, на которую погрузилась наша толпа, и в струях дождя полевыми дорогами и лесами поехали в сторону Сокала.
Gurów, gm. Grzybowica, pow. Włodzimierz.
Наталия О. (1936 г.р.):
В субботу 10 июля мы с отцом и сестрой Алой находились [...] в селе Романовка. Когда возвращались на повозке, проехали мимо телеги с украинскими бандитами. [...] Из опасения, что его могут забрать на так называемую подводу, отец на ночь пошёл в хлеба. [...]
Когда 11 июля проснулась в три утра, в жилище находились шесть украинских бандитов. Всё было развалено, вещи разбросаны в центре комнаты. Украинцы всё время кричали: «Где находится хозяин»? При этом били маму, требуя ответа. Мама стала на колени и говорила, что муж не вернулся из Романовки. Тогда один из бандитов стал стрелять в неё. Была поражена семью пулями, умерла в крови на полу. Бабушка Станислава Б., которая спала у нас той ночью, также была застрелена.
Вместе с сестрой Алой, охваченные ужасом, просили о сохранении жизни. Завернулась в перину и вся сжалась. Палач выстрелил. Пуля легко задела висок и пронзила левое плечо. Ещё получила удар прикладом и потеряла сознание. Ала кричала, прикрываясь руками. Ей прострелили правую ладонь, избили прикладом, она также потеряла сознание. Семнадцатилетняя Ядия была застрелена.
Не знаю, как долго продолжалась резня. Когда пришла в себя, надо мной сидела Ала, вся в крови и на красной постели. Мы встали и пошли в дом дедушки Болеслава Б., проживавшего дальше на какие-то 150 метров. Вокруг была слышна стрельба. На дороге заметили телегу, на которой сидел вооружённый украинец. Увидев его, мы спрятались в густой полосе цветущего мака. Когда телега отъехала, вошли в жилище дедушки. Лежал убитый, а рядом с ним - его сын Зигмунт с женой Викторией и их сыновьями Вацеком и Лешеком. Также были убиты фармацевт Г. и её дочь Гиза - еврейки, которые прятались у дедушки с бабушкой. (Девятилетний Галек Г. убежал, скитался две недели и был застрелен немцем в поезде).
Из дома дедушки пошли в жилище сапожника В. Там увидели трупы: В., его жены и двоих детей - Болека (8 лет) и Адели (15 лет) [...].
Дальше идти не могли, так как были замечены украинцем, который гнался за молодым мужчиной и стрелял в него. Украдкой вернулись в дом, там легли в кровать. [...] Потом пришли три женщины с ружанцами* и забрали нас.
Gurów
Чеслав С. (1918 г.р.):
В три часа утра находился в своём овине, где было организовано укрытие. Услышал подъезжающую телегу. Через щель между досками увидел двоих мужчин с винтовками,
102
которые спрыгнули с телеги в сторону дома. Третий сидел на телеге. Рядом с ней увидел парня (16 - 17 лет) [...] украинской национальности, который в Витолдове (Witoldów) жил недалеко от меня. Моя собака начала страшно лаять, убийцы направили на неё стволы винтовок.
В жилище вошли через незакрытую дверь. Стреляли в головы с близкого расстояния. Мозг был на стенах комнаты. Все люди лежали в крови на полу. Чеслав З. был убит на диване. Моя жена Янина стояла на коленях со скрещенными руками. Вероятно, стала на колени, умоляя о сохранении жизни. Тёща упала под стол, опрокинув посуду и бутылки.
После убийства в жилище моей семьи, убийцы зашли в овин в поисках меня. Говорили - «Нема його, втик». [...] Услышал отъезд телеги, запряжённой двумя лошадьми. Хотел убежать к соседу Константе С., но вернулся назад, потому что убийцы поехали в направлении его хозяйства. Успел увидеть, что С. выводит на луг возле сада двух лошадей и годовалого жеребёнка. [...] Через несколько минут увидел, как убийцы схватили его около коней и повели в дом. Перепуганный вернулся на свой двор и спрятался в укрытии - погребе рядом с овином, где просидел до десяти часов.
[Потом] видел убитых С., застреленных и порубанных топорами. Константы лежал на полу с размозженной головой [...], рядом лежала [...] Бальбина С. и их дочка Вероника (11 лет).
[...] В течение трёх дней после трагедии царила тишина, никого не видел. Скрываясь в пшенице, время от времени выглядывая, что происходит около дома, мне удалось встретиться с соседями украинцами [...]. Они из досок сделали гробы и выкопали яму для могилы [...]. Троих убитых похоронили в саду около дома, установив на могиле крест, который сделали украинцы. Украинка принесла мне буханку хлеба в дорогу и расплакалась, говоря: «Мы совсем не виноваты перед вами, если останешься в живых, покажешь, кто убивал». [...]
В тот день, когда хоронили в саду мою семью [...], в хозяйство С. пришли какие-то вооружённые люди в железнодорожной форме. Украинцы оставили гробы и убежали, опасаясь, что их может постичь что-то плохое. Услышав, что действительно приехали поляки, побежал поздороваться и со слезами на глазах увидел польских железнодорожников с оружием, которые приехали из Владимира-Волынского. [...]
Юлиан С. с братом Феликсом [сыновья убитых С.] и племянником Зигмунтом М. [...], подготовили могилу во дворе хозяйства, недалеко от колодца. Поставили в ней три гроба и установили три креста. Сразу же после этих похорон и уходе поляков [...], украинцы бегали от одного польского хозяйства к другому, устраивая пожары. Остались пепелища и выгоревшие сады.
Witoldów, gm. Poryck, pow. Włodzimierz.
Зигмунт М. (1925 г.р.):
Когда скрытно вошёл в жилище [С.], застал ужасное зрелище. Двери были открыты, куры ходили по кухне и клевали испечённый бабушкой хлеб, лежали гильзы от выстрелянных патронов. В большой комнате нашёл тела. Дедушка [Константы С.] лежал в луже крови на полу, в тулупе, босиком и практически без головы. На стенах и потолке видел остатки мозга. Часть головы была вбита в шею обухом топора, так что был виден только фрагмент подбородка. На всём теле у него были раны огнестрельные и от топора. Рядом лежали бабушка и Вероника, обе в лужи крови. Имели следы от пуль и колотые раны головы и ног. Бабушка была разрублена топором вдоль груди. [...]
103
Солнечным днём 14 июля в предобеденные часы, полевыми межами среди хлебных нив, скрытно подошли группой к хозяйству дедушки и бабушки, чтобы похоронить их тела во дворе. [...]. Несли тело моего дедушки без головы. Тулуп был пропитан кровью и жижей из мозга. Мы очень спешили, потому что со стороны леса Громош были слышны первые выстрелы бандитов из УПА.
Witoldów.
Мария Б.-Ч. (1923 г.р.):
На Волыни мы жили от поколений. [...] Уже была замужем и у меня была годовалая дочка Регинка. Жили с мужем в доме моих родителей. С нами ещё была Тамарка, восьмилетняя девочка, которую в 1941 году оставили русские, отступая от немцев. Не знала свою фамилию. Приютили её [...].
В начале 1943 года в Тересин начали поступать мрачные слухи. [...] Не хотелось в это верить [...], но когда в церкви в Свойчеве освятили косы, топоры, лопаты, вилы, [...] жителей прихода Свойчев (Swojczów) охватила тревога. Днём мы работали в поле и на усадьбе, ночи проводили в хлебах, в стогах сена, овинах или, собираясь по несколько семей и выставляя вахту, чтобы не дать бандитам застичь нас врасплох. [...]
11 июля пришли под утро. Около трёх часов услышала пронзительный лай собак. С мужем и отцом выбежали во двор. Со стороны украинских сёл Гнойно и Могилно по широкому полю в сторону нашего селения шла как бы туча людей. Был слышен грохот шагов. [...] Вернулись в дом. Схватила дочку и спряталась с ней под полом кухни - в погребе, за рядом бочек. В то время Регинка болела коклюшем и очень громко кашляла; боялась, что кашель выдаст укрытие, но ребёнок почувствовал опасность и сидел тихонько. Слышала плач и ужасные крики моих родных, которых вытаскивали из дома и убивали во дворе. Также слышала крики палачей. Не раздался ни один выстрел - убивали топорами, вилами. Испугалась, ждала своей очереди. Когда плач и просьбы моих родных прекратились, увидела, как приоткрылся люк в погреб и [услышала] мужской голос: «Никого нет».
Через какое-то время, когда полностью утихли голоса украинских бандитов, выглянула через окно на кухне. Перед моими глазами предстала ужасная картина. Мама, отец, сестра, муж, дети: Крися и Тамарка - лежали во дворе в море крови с отрубленными головами. Вернулась в укрытие. [...] Просидела там целый день [...]. Когда в сумерках второй раз посмотрела во двор, трупов моих родных уже не было, были закопаны на усадьбе. Всё наше имущество было разграблено.
Ночью с дочкой на руках покинула дом, как была, в одном платье, без куска хлеба в дорогу. В один момент потеряла всё - родной дом, родственников [...]. Ползком удалилась в сторону поля. Ночью шла через болота, называемые рудовинами, днём сидела в лозе. Знала, чтобы жить, должна преодолеть 17 километров дороги до Владимира-Волынского.
Teresin, gm. Werba, pow. Włodzimierz.
Веслав Витольд Г. (1937 г.р.):
Шли с мамой в Гринов на богослужение к 11.00. В лесу из кустов вышел украинец и начал махать руками: «Возвращайтесь, возвращайтесь!». Мама спросила: Так, что, в костёл нельзя идти?»; отвечал: «Не разговаривай, только возвращайся». Около 11.30 со стороны Гринова раздавались выстрелы и взрывы.
Chrynów, gm. Crzybowica, pow. Włodzimierz.
104
Зигмунт А. (1925 г.р.):
В 9 утра проводил праздничное богослужение [в Гринове]. Ксёндз, обеспокоенный ситуацией, провёл службу быстро, без проповеди, и вернулся в дом. Люди вышли, а вскоре начали возвращаться испуганные, что посты бандеровцев поворачивают их в часовню. Вдобавок начали прибывать верующие на литургию в 11 часов.
Тем временем в дом приходского священника пришла госпожа П. из Стасина (хозяйства, расположенного недалеко), приглашая ксёндза исповедовать её тяжело больного мужа. Ксёндз взял вятык, и мы пошли втроём. Недалеко от часовни из пшеницы вышли бандеровцы и не хотели нас пропускать. Однако по просьбе госпожи П. и после моих объяснений, что сразу же вернёмся на богослужение, нас пропустили. После причащения больного мы с ксёндзом вернулись в дом, уже не задерживаемые многочисленными украинскими постами.
Ксёндз начал литургию. Вместе с людьми с предыдущего богослужения в часовне находилось около двухсот человек, преимущественно женщин и детей.
С приятелем Янеком Ж. стояли за дверьми, которые открывались вовнутрь. После поднесения заметил подозрительное движение около двери. Несколько бандеровцев установили ручной пулемёт и начали стрелять в людей; также бросили две гранаты, которые, к счастью, не взорвались. Спрятались с товарищем за толстые двери часовни. Началась паника, раздались громкие крики раненых. Люди убегали через боковые двери рядом с ризницей и хором. Однако часовня была вплотную окружена, выстрелы раздавались непрерывно. Крики продолжались, [слышал] стоны и душераздирающие крики детей.
Ксёндз вместе с женщинами убегал от алтаря через ризницу, но снаружи все были убиты. Мой отец, который был органистом, убегал с другими через дверь около хора. Бандеровский бандит подбежал и четырежды выстрелил, но произошли осечки и отец смог убежать.
Через некоторое время, когда в часовне уже остались только убитые и раненые, бандеровцы, видимо чем-то спугнутые, отошли в ближайший лес. Нам удалось убежать в
105
помещение для органистов, расположенное рядом с часовней. Вокруг лежало много трупов, раненые ползли в пшеницу. Спрятались в подвале помещения для органистов, однако боялись, что украинцы могут вернуться и найти нас. Снаружи уже царила мёртвая тишина. Убедившись, что вблизи резунов нет, убежали в хлеба, попеременно ползком и бегом добрались до Октавина, отдалённого на два километра.
Chrynów
* Wiatyk (Вятык) (Лат. - viaticum - припасы, снабжение в дорогу) - причастие больного (чаще всего умирающего), которому в любой момент грозит смерть. Трактуется как пища в дорогу в вечную жизнь. (Прим. - переводчика).
Ян Б. (1936 г.р.):
Жили в селении Олин (Olin), расположенном на четыре километра южнее Порицка. В воскресенье мы отправились на телеге в наш приходской костёл в Порицке. Нас ехало шестеро: дедушка Юзеф Б., отец Казимеж, сёстры Валерия (9 лет), Геновефа (11 лет) и брат Юзеф (15 лет). [...]
Когда мы доехали, лошадей с телегой привязали к дереву рядом с забором на прикостёльном дворе, а сами вошли в костёл. [...]
Ксёндз Болеслав Ш. начал богослужение. Неожиданно услышали отзвуки выстрелов из пулемёта, доносящиеся со стороны главного входа. Папа молниеносно посадил меня в нишу от похищенной Советами фигуры Богоматери. [...] Сам стал на колени рядом с исповедальней, но кто-то из бандеровцев его высмотрел. Пуля попала ему в щёку. Умер на моих глазах, ничего не говоря. Сидел окаменелый. Бандеровцы между скамьями бросали гранаты. Они вызвали страшное опустошение, разрывая тела верующих, вытекавшие внутренности источали отвратительный запах [...]. Весь пол между скамьями был залит кровью. Украинцы, не имея возможности добросить гранаты до хора, обстреляли его из винтовок. Поляки открыли главную дверь, живые бежали к выходу. Но перед костёлом был установлен пулемёт. В течение минуты в проходе образовалась гора из убитых и раненых. [...]
Вышел из ниши и побежал к дедушке, лежащему между скамьями. Он был ранен в колено, велел мне убегать к тёте Валерии В., которая жила недалеко от костёла.
Kościół w Porycku. Fot. Ze zbiorów Instytutu Pamięci Narodowej Oddział w Lublinie
106
Пробирался через кучу убитых в главных дверях. Выходя во двор, замер, потому что увидел около пулемёта двоих украинцев. Неожиданно один другому сказал: «Отпусти, его и так волки съедят». Моя ещё утром белая одежда пропиталась кровью с тел, по которым был вынужден пробираться, чтобы выйти из костёла. Побежал в дом тётки, но не вошёл в жилище, потому что сразу же за порогом лежала женщина с размозженной головой. Мозг и кровь были разбрызганы по всему тамбуру. Отступил к дровяному сараю.
Начался ливень. Тем временем бандеровцы покинули прикостёльную территорию, начали избивать и грабить жителей Порицка. Спрятавшись за дверьми дровяного сарая, наблюдал за нашими лошадьми и телегой, ожидая, что кто-то подойдёт. Через некоторое время появился мой брат Юзек с соседом. Выжил, спрятавшись в гробнице [катакомбах под костёлом]. Выбежал к ним и сообщил, кто где лежит.
Направляясь в костёл, нашли Тошка, сына тёти Валерии. Мы отнесли его на нашу телегу, которую украинцы оставили, увидев дышло, сломанное напуганными лошадьми. Сосед решил, что папу не заберём, так как в любой момент могут вернуться украинцы, поэтому забрали только дедушку, после чего велел нам быстро трогаться. Ещё к телеге подбежала девочка А. из нашего селения. Юзек сел на сломанное дышло и оттуда управлял. На телеге мы лежали пластом, так как казалось, что лошади испуганы. Так, гоня через поля и луга, добрались до дома.
В селении Олин дома стояли покинутые. Кто-то опоздавший на богослужение вернулся в селение и сообщил о резне в Порицке. Поэтому мы не застали ни дедушку с бабушкой Ш., ни маму с остальными детьми [...]. Убежали в направлении Сокала, потому что у немцев там, на Буге, был пост. Зато встретились с нашими дядями [...], которые наблюдали за селом и, удивлённые нашим появлением, крикнули: Так вы живы, а говорили, что в костёле резуны всех убили!».
Дядя Костек велел сейчас же сменить повязки раненым. Юзек намеревался помочь менять дышло, а мне выпало топить печь, чтобы подогреть воду для обмывания ран. Однако уже не смогли помыть и перевязать раны. При виде дыма, выходящего из нашей дымовой трубы, толпа украинцев из соседнего села направилась в нашу сторону.
Дядя Костек крикнул: «На телегу!», а дядя Куба перенёс Тошка. Дедушка не дал себя забрать. Сказал, что он уже старый и раненый, ему ничего не сделают. Остался дома на кровати. Юзек закончил замену дышла и поправил упряжь. Дядя Костек ещё взвалил на телегу мешок гороха, прикрыл нас сеном и велел ехать в Сокал, только лесными дорогами. Оба дяди остались, спрятавшись в саду, чтобы наблюдать за судьбой построек и имущества.
До леса было без малого 50 метров, поэтому украинские крестьяне не сумели нас догнать. Зная лесные дороги, которыми часто ходил на закупки в Сокал, Юзек благополучно довёз нас до Буга. Немцы [...] направили нас в пункт медицинской помощи. [...] Каково было наше удивление, когда застали там тётю Валерию. Преодолела бегом 22 километра, разделяющие Порицк от Сокала. Обрадовавшись, взяла раненого сына на руки и отнесла к врачам. Те, видя, что необходима операция, так как в голове Тошка застрял осколок гранаты, на следующий день первым поездом отправили его во Львов, отдалённый на 100 километров. После операции жил ещё месяц. Двухдневное присутствие осколка вызвало заражение крови.
Мы с Юзеком ждали в районе монастыря [бернардинов в Сокале], надеясь, что какая-нибудь из [наших] сестёр ещё доберётся, ибо ни одну из них не видели ни живой, ни убитой. Через два дня отправились в Варяж (Waręż), где жил дядя Адам Б. Рассказали ему о резунах. Он сказал нам подождать, а сам пошёл убеждать двоих немцев, чтобы поехали с ним в селение Олин. [...] Ему удалось договориться за соответствующую плату. Дядя застал в селе
107
только сожжённые дома и постройки, а на месте, где стояла кровать, обугленные кости деда.
Poryck, pow. Włodzimierz
Рышард Я. (1930 г.р.):
11-го июля на богослужение в Порицк приехало очень много людей. Я участвовал в том богослужении вместе с отцом и дедушкой Юзефом Я. [...]
Отец стоял в коридоре, я же, перед самым алтарём, с другими детьми. В ходе богослужения в какой-то момент открылись главные двери, и мы услышали выстрелы. Люди начали падать на землю и кричать, другие бросились к боковым дверям. Поднялся такой гвалт и суматоха, что практически ничего не было видно и слышно.
Как другие, убегал в направлении боковых дверей. Также там убегал из коридора мой отец, который схватил меня за руку и потащил за собой в сторону костёльной башни. Добрались на высоту галерей, которые проходили вокруг костёла. Вход на чердак был замурован тонким слоем кирпича. Отец знал об этом и перочинным ножом расковырял кирпичи. Внизу всё время были слышны выстрелы и крики. Когда отец сделал отверстие в стене, мы вошли на чердак. Нас там было около 10 человек. Побежали вокруг костёла до другой башни, где не было лестниц. Там спрятались. Всё время слышали выстрелы, а также взрыв внутри костёла. [...]
В какой-то момент увидели двоих мужчин с винтовками. Говорили по-украински. Хотели идти дальше, но увидели, что с другой стороны нет лестницы, и отказались от этого. Нас не увидели. Мы просидели в том укрытии около четырёх часов до шестнадцати часов дня. Тем временем началась гроза и ливень. Внизу в костёле уже не раздавались выстрелы, только стоны. Решили сойти.
На лестнице миновали труп женщины, который нужно было оттащить, чтобы сойти вниз. В главной наве костёла лежало много женщин и детей. Некоторые ещё двигались и звали на помощь. Был так напуган, что поскользнулся на крови, разлитой на полу. Проходя дальше по коридору, увидел лежащих двух девочек в белых платьях и женщину всю в крови. Должны были перепрыгнуть через них. [...] Выходя из костёла со стороны ризницы, за дверьми встретили дедушку Я. У него были обожжённые волосы и пиджак. Был ошеломлён, стоял неподвижно. Спросил отца, куда мы идём. Отец сказал дедушке, чтобы возвращался домой в Старый Порицк, и велел брату Генке, чтобы взял с собой всю семью и убегал в Сокал. [...]
Мы с отцом домой не вернулись и также убежали в направлении Сокала. К вечеру добрались до построек нашего давнего соседа - украинца Кирика М. Он дал нам поесть и переночевать. На другой день Кирик М. поехал в наш дом в Порицке и привёз чемоданы с вещами, которые были приготовлены на всякий случай, а также спрятанные деньги и документы. Вечером 12-го июля отправились в Сокал.
Poryck.
Зофия Янина С. (1930 г.р.):
В воскресенье утром пришла группа вооружённых украинцев, ходили по домам и велели мужчинам ехать в лес на повозках. Говорили, что у них есть, что возить для украинских партизан. [...] Из нашего дома никто не поехал, потому что в тот день к нам приехали гости, супруги К. с тринадцатилетним племянником.
После одиннадцати часов со стороны Порицка услышали выстрелы. [...] Думали, что это тренировки партизан. На минуту мы вышли из дома и вернулись внутрь. Через минуту двери открылись, и вошло несколько вооружённых мужчин. Один был в каске
108
у остальных на головах были пилотки. У того, который носил каску, через плечо был перевешен пулемёт. Сказал, чтобы мы вышли из дома. На вопрос отца - зачем, ответил, что от Грушова приближаются немцы, а они нас будут защищать. На что мой отец спросил - от кого. Тогда мужчина зарядил оружие и сказал, что если не выйдем, будет стрелять. Вышли из дома. В нашем дворе стояли другие соседи, некоторые стояли на дороге.
Господин К. подошёл к мужчине в каске и разговаривал с ним минуту. Догадалась, что выдал себя за украинца (в окрестностях его никто не знал), потому что через минуту этот в каске разрешил ему запрячь телегу. Приказал ему ехать в Самоволю, там остановиться и пойти к солтысу. Когда наш гость садился на телегу, забирая свою жену и племянника, мой отец подошёл к украинцу и попросил, чтобы он разрешил взять на телегу меня и брата. Тот раздумывал минуту, после чего разрешил. Ещё сказал господину К., чтобы, направляясь в Самоволю, остановился около фигуры [придорожном кресте] и там нас оставил. Говорил, что наши родители туда придут.
Тронулись. Когда мы доехали до фигуры, попросила господина К., чтобы высадил нас, но он ответил, что никуда не будем высаживаться, и чтобы вообще не говорили. Когда мы доехали до первой постройки за крестом (это была другая часть Орешина), из здания вышли украинцы и окружили телегу. Расспрашивали господина К., кто он и куда едет. Отвечал, что он украинец и едет к солтысу в Самоволю. Тогда заметили большую группу людей, идущую со стороны Самоволи. Также видела, что люди из нашей части Орешина были собраны в одном месте.
Украинцы велели нам слезать с телеги и распрягать лошадей. Говорили, что должны проверить, кем мы являемся. Всё время наблюдали за нами. Когда люди, идущие из Самоволи, приблизились, увидела, что их тщательно охраняли вооружённые украинцы. Свернули к лесу. Украинцы, которые нас досматривали, начали спешить. Сказали, чтобы мы ехали в Самоволю и там ждали солтыса. Когда мы немного проехали, услышали из леса выстрелы и ужасные крики.
Быстро ехали по уже пустой дороге. Приблизительно в середине пути, отделяющего Орешин от Самоволи, из пшеницы вышли двое вооружённых украинцев. Нас снова задержали и спрашивали, куда едем. Господин К. ответил, что их старшина приказал ему ехать к солтысу в Самоволю, и что раньше нас все пропустили. Всё время говорил по-украински. Велели нам ехать, но видела, что следили за нами. Когда доехали до небольшого леска, господин К. свернул к Сокалу. По дороге мы встречали людей, которые убегали с Волыни, преимущественно женщин и детей. Некоторые были ранены. Забирали беглецов на телегу.
Orzeszyn, gm. Poryck, pow. Włodzimierz
12 июля 1943 (понедельник)
Леокадия П. (1935 г.р.):
В тот день с бабушкой и сестрой Терезой пасли коров. Бабушка издалека увидела пожар и сказала, что нужно идти домой и узнать, что происходит. В это время мама выносила из дома в поле самые необходимые [вещи]. Забрала меня и Терезу. Легли на меже между нивами ржи и наблюдали за домом. Вскоре услышали выстрел, а мама крикнула: «Дети, убегайте, потому что я уже ранена». [...] Мы приподнялись и на расстоянии нескольких десятков метров увидели мужчину в военной форме и офицерских сапогах. Он держал в руках винтовку и целился в нашу сторону. Мы убежали в рожь. Мужчина начал в нас стрелять.
109
Услышала, что бабушка, которая пряталась недалеко, начала хрипеть, наверное, была ранена. В дальнейшем мы сидели тихо, а пули падали рядом с нами. Вскоре услышали шаги, а потом тупой звук удара с места, где лежала мама. Догадались, что этот мужчина добил маму. Потом ушёл. Наступила тишина. Старшая сестра Крыся начала кричать: «Мама, мама!» и выбежала на межу. Мы с Терезой выбежали за ней, увидели, что у мамы разбита голова. Уже не жила. Переждали на поле, пока не стемнело.
Крыся проводила нас к П. [украинцам, проживающим в селе]. Вскоре на конях [приехали] украинцы, начали кричать, чтобы все выходили из домов с документами. Украинка П. сказала, что может спрятать только Крысю. Велела старшей сестре отвести в поле меня и Терезу.
Через некоторое время двое украинцев на конях нашли нас во ржи. Привели нас к дому П. и спрашивали, чьи это дети. Неожиданно нашёлся наш отец и крикнул, что его. Тогда украинцы начали толкать и бить отца. Приказали ему быстро идти перед ними. Отец кричал, что мы не можем успеть. Нас проводили во двор хозяйства Н. Там находилась целая банда украинцев с косами, топорами и вилами. Видела, как украинцы вытащили из погреба бабушку Н. Это была старушка старше 80 лет, не ходила, украинцы волочили её по земле. Положили её голову на чурбан и отрубили топором. Испугалась. Отца забрали в конюшню.
Один из украинцев подошёл к нам. Узнала в нём знакомого родителей [...]. Просила его, чтобы не убивали нас. Посмотрел на нас и вернулся к главарю банды: «Не убьём их, кто-то другой их поймает и убьёт». Главарь приказал ему спросить у нас, являемся мы польками или украинками. Ответили, что мы польки. Тогда крикнул: «Так бери их!». Знакомый проводил Терезу в конюшню, а после вернулся за мной.
Вошла в конюшню и увидела кучу трупов, несколько десятков мёртвых тел. Меня ударили по голове, потеряла сознание. Очнулась в момент, когда конюшня начала гореть. Стала кричать: «Папа! Тереню!». Отец не откликнулся. Отозвалась Терезка, сказала, что разрублена топором по пояснице и бежать не может. Кричала мне: «Лодзю, убегай сама!». Выползла на коленях, всё горело. Доползла до палисадника и там уснула. Утром побежала к П. [...] Старшая сестра позаботилась обо мне.
Osada wojskowa Ułanówka, gm. Mikulicze, pow. Włodzimierz
13 июля 1943 (вторник)
Францишка Б.-Дз. (1921 г.р.):
Жили в Юзефине (Józefinie) с мужем и тремя детьми: Галинкой (4 года), Геней (2 года) и Альдоной, рождённой в мае 1943 года. Также с нами проживала свекровь Мария Н. (70 лет).
В июле 1943 решила навестить в Калиновке своего отца; мать уже не жила. В воскресенье не поехали, потому что шёл сильный дождь. В понедельник сказала мужу, что после такого дождя в поле не пойду, чтобы поехать к отцу. Взяла для детей няню и поехали. Всю дорогу, около 20 километров, все населённые пункты, через которые мы проезжали, выглядели вымершими, не видели ни одного человека. [...] Доехали до Белина, где жила моя старшая сестра Мария К., подъехали к её дому. Выбежала к нам, сказала, сто счастье, что мы не приехали на день раньше, так как вчера на Белин напали украинцы [...].
Сестра мне рассказала, что после возвращения из костёла и кормления детей легла и читала книжку. [...] В какой-то момент у окна увидела силуэт. Подумала, что может кто-то
110
спрятался от дождя. Однако встала с кровати и посмотрела в окно на дом соседа. Увидела, что у его окон также стоят какие-то люди в сермягах. Это её поразило, открыла дверь и на пороге увидела украинца. Когда хотела выйти, он её не выпустил и сказал, чтобы не выходила, так как убьёт её. Испугалась и осталась дома. Все польские дома были так окружены. [...] Когда через некоторое время украинцы отошли, оказалось, что в тот день никого не убили, но ограбили почти всё село. Приехали на повозках и брали, что им нравилось. Когда им не хватило повозок, некоторых польских хозяев заставили, чтобы они на своих телегах перевезли им награбленные вещи. [...]
Решили с мужем возвращаться домой. В населённых пунктах, которые проезжали, как и прежде, не было ни одной живой души. Лишь за какой-то километр от дома увидели повозку. На ней ехали украинцы - мужчина впереди, женщина сзади. Одновременно заметили зарево над Юзефином и страшный пожар дальше на горизонте. Муж спросил украинца, что так горит. Мужчина опустил голову и не ответил, зато женщина сложила руки и сказала: «Ой, беда, панночка» - и поехали.
Приехали во двор. Там как раз был брат мужа Францишек. Показал на зарево и сказал, что там уже горят польские сёла [...] Заключил, что может этой ночью до нас ещё не дойдёт, но следует поставить вахту. Муж с братом договорились, что ночью будут караулить, а женщины и дети будут спать. [...] Брат пошёл в дом.
После ужина положила детей спать, а муж вышел во двор караулить. Под утро пришёл в жилище, сел за стол, закурил сигарету и сказал, что начинается день, пожалуй, уже ничего не будет. Проснулась, начали разговаривать. Вдруг открылась дверь и в дом ворвались несколько украинцев. Какой-то крикнул: «В первую очередь хозяина». Схватили мужа, выкрутили ему руки и двое забрали его во двор. Двое других подошли к свекрови, которая лежала на кровати. Ударили её прикладом и вытащили во двор. Около меня остался один парень около двадцати лет [...]. Начали говорить по-польски, был вежлив. Сказал, чтобы быстрее выходила с детьми. Стала их одевать. Видя, что не справляюсь, крикнул своим, чтобы привели свекровь. Свекровь взяла Геню, я самую младшую дочку завернула в конверт и взяла в левую руку, а Галинку взяла за ручку. Галинка села на корточки и не хотела идти. Сказала ей: «Иди, так как там остался папа».
Снаружи увидела мужа, повёрнутого лицом к стене дома. Возле него стоял украинец [...] и держал нацеленным ППШ. Когда мы вышли, освободил мужа, который подошёл к нам и взял на руки Галинку. Тогда заметила, что украинцев несколько. Были в гражданской одежде, не имели ни формы, ни видимых воинских знаков отличия. Часть из них обыскивала постройки. Догадалась, что сразу хотели нас поубивать, только не знали где. Жилище, овин и конюшню им было жалко. Вскоре один, который рыскал по хозяйству, сказал, показывая на сарай: «Там ничего нет». [...]
Начали толкать нас к сараю. [...] Спешили, нервничали, потому что уже начинался день. В сарае находилась куча кирпича. До войны мы планировали построить кирпичный завод. Встали около этой стены из кирпича, справа от меня муж, с другой стороны - свекровь. До этой минуты была уверена, что украинцы только хотят провести у нас обыск, теперь понимала, что это конец. В последнюю секунду подумала, что узнаю, как там на том свете, и увидела, что этот вежливый молодой украинец, который стоял около меня в доме, прицелился в нас из ППШ и начал стрелять.
Должно быть, муж погиб сразу, вместе с Галинкой. Я держала ребёнка в левой руке. Пуля пронзила мне руку в каких-то 15 сантиметрах от запястья. [...] Пуля, которая пробила
111
руку, стала причиной значительно большей раны в месте выхода, чем входа. Потом, вероятно, пробила тело моей дочки, после чего поверхностно разорвала мне мышцу над правой грудью. [...] После выстрела потеряла сознание.
Когда очнулась, совершенно не помнила, что случилось, увидела только огонь. Сарай горел. [...] На четвереньках стала отодвигаться дальше от огня. Сарай был неплотный, и я нашла отверстие, через которое вылезла в огород. Не соображала, что делаю. Упала в большую яму, в которой зимой держали жом. В яме осознала, что у меня что-то было в руке, вскоре до меня дошло, что держала дочку. Молниеносно всё мне припомнилось, и в этот момент из моей руки струёй забила кровь. Сжала свою рану покрывалом. Подумала, что если мои дети живы, то будут визжать, но сарай сгорел, а я не услышала никаких звуков. [...]
Услышала речь во дворе; думала, что вернулись бандиты, но узнала голос соседа П. [...] На наш двор начали сходиться немногочисленные уцелевшие. Попросила людей о поиске на пепелище останков моих близких. Свекровь, муж и самый младший ребёнок сгорели полностью. От двухмесячной Алдонки нашли только тельце, что в моей руке. Старшие девочки были целыми, волосы, кожа не сгорели. Видела места, куда получили ранения - средняя в личико, а Галинка, уже не помню, помню только, что торчал её язычок.
Трупы мы сложили в ящик из кладовки, который поставили в огороде. П. запряг наших коней - хотел убежать с семьёй и взять меня. Ещё вошла в дом, где в открытом шкафу увидела одежду детей. Была не в состоянии ничего забрать. [...]
Той ночью украинцы убили почти всё польское население Юзефина и прилегающего к нему Фундума (Funduma). Остались только остатки, как я. [...]
Когда украинцы не смогли убить хозяев, они сжигали их дома, но зато, когда убивали всю семью, не поджигали, так как планировали, что это будет их. Кроме сарая наше хозяйство не сожгли.
Józefin, gm. Chotiaczów, pow. Włodzimierz
14 июля 1943 (среда)
Станислав М. (1935 г.р.):
Господин Б., который дружил с соседом, украинцем И. С., сказал мне, что должны выезжать всей семьёй, потому что И. С. предупредил его, что украинцы будут убивать в Лаврове. Б. взяли на конную повозку немного одежды, еды и выехали с дочкой в Луцк. Я не поехал, так как у меня были кролики и голуби, кроме того, в Лаврове осталась бабушка Б. с дочерью калекой. Так жили ещё месяц. Потом в доме поселились [...] госпожа Я. с мужем и семью детьми. Было нас в хозяйстве двенадцать человек.
14 июля начали уборку урожая. Коса была тупая, и господин Я. пошёл к И. С., чтобы выклепать её. Я сидел на дереве и рвал черешню. Увидел, что какое-то немецкое подразделение - так мне казалось, потому что видел людей в немецкой форме - идёт к нашему хозяйству. Их было шестнадцать. Антек, сын Я., говорил, что может, идут за отцом, чтобы ехал в Луцк. Я сказал, что это украинские бандиты, и будет лучше, если спрячемся. Когда эти солдаты приблизились, позвали Антека, чтобы привёл отца. Антек пошёл к И. С., я же побежал прятаться в дом.
Узнал, что двое мужчин, одетых в немецкую форму, это наши соседи, сыновья чешского хозяина [...]. Им было около 25 лет, и я знал, что они вступили в украинскую
112
Rozstaje dróg w powiecie horochowskim. Fot. Adam Julian Łukaszewski / Biblioteka Jagiellońska
банду. И. С. не присоединился к банде, потому что прострелил себе ногу, хромал, и его не взяли. [...]
Бабушка, её калека дочка, Я. и её дети - все находились дома. Я вошёл и сказал, что нужно прятаться, потому что пришли украинцы. Пробрался за нары, стоящие на кухне, на которых был тюфяк из соломы, и спрятался за деревянной лоханкой. Со мной спряталась Казя, одна из дочерей Я.
Всё произошло очень быстро. Весь дом был окружён украинцами. Внутрь вошли двое [...], говорили по-польски, спрашивали, кто является поляком, начали бить и приказали всем ложиться на пол кухни. Начался плач. У украинцев были винтовки со штыками. Первыми закололи бабушку Б. и госпожу Я. Дети бегали по кухне, хотели где-нибудь спрятаться, раздавались визг, крики, плач, но не было никаких шансов на побег. Украинцы всех детей закололи штыками, многократно. Потом кололи под койкой, где сидели мы с Казей. Туда ещё убежали три её младшие сестры. Это видели украинцы, один наклонился [...], несколько раз ударил штыком и заколол этих детей. У Кази были исколоты руки, ноги и грудная клетка, у неё текла кровь, но эти раны не были опасными. В меня штык не попал, так как я был прикрыт лоханкой.
Когда украинцы ушли, и стало тихо, вышли с Казей из укрытия. [...] Во дворе около пня увидели трупы господина Я. и Антека, которым бандиты отрубили топорами головы. Лежали возле пня. Спрятались в пшенице и решили убегать полями.
Началась ночь, пришли к какому-то дому, в котором горел свет. Оказалось, что бандеровцы проводят в нём собрание. Переночевали рядом. Казя была ранена, поэтому осталась, а я утром вернулся полями к нашему хозяйству.
Из укрытия увидел, что какие-то люди в гражданской одежде погрузили на повозки тела убитых и отъехали. Полями шёл за ними. Доехали до села Костюшки (Kościuszków), где Я. проживали прежде, там бросили убитых в колодец во дворе Я.
113
Вернулся в Лавров и встретил господина Б., который приехал посмотреть, что творится в хозяйстве. Вместе поехали за Казей. По дороге нас задержали немцы из отряда, сражающегося с украинцами и помогающего убегать полякам. Мы объяснили, куда и зачем едем. Немец приказал окружить дом, в котором была Казя; забрали её [...]. В этом доме немцы нашли оружие, а украинцы, которые там спрятались, начали стрелять. Тогда немецкие солдаты подожгли дом, внутрь бросили гранаты, из него никто не спасся.
Ławrów, gm. Połonka, pow. Łuck
Станислав К. (1931 г.р.):
Во второй половине дня пас скот на луге около села и увидел, что люди в селе убегают в различных направлениях. Думал, что это немцы проводят облаву на работы, потому что так бывало раньше. Когда гнал скот домой и шёл около украинских построек, до меня начали доноситься отзвуки, как будто, выстрелов, но на улице ничего не было видно. Когда пришёл со скотиной во двор, подбежал поляк, не помню, как его звали, и сказал: «Убегайте, украинцы убивают!». [...] Брат Антони убежал в огород и спрятался, а мама сказала, что она старая, и не будет убегать. Жена брата, Катажина, была украинкой - убежала с ребёнком в свою семью. Я остался с мамой.
Когда шли доить коров, во двор вошли трое вооружённых бандеровцев в гражданской одежде, с повязками и тризубами, и один украинец из нашего села [...], который показал на нас пальцем: «Это Ляхи». [...] Тогда эти трое велели нам войти в жилище, потому что, как сказали, хотели провести у нас обыск. Когда вошли, один из этих троих сразу приказал маме лечь на землю. Мама начала просить, чтобы нас не убивали. Другой сказал мне, чтобы тоже ложился. Хотел взять маму за руку, но он оттолкнул меня прикладом. Лёг первым, а мама просила дальше. Тогда один из тройки ударил маму штыком в грудь, после этого услышал четыре выстрела из винтовки. Не видел, кто стрелял, потому что со страху лежал лицом в землю. Просил Бога, чтобы не мучил. Лицо было закрыто руками, и во время выстрелов ничего не чувствовал.
Когда украинцы вышли из дома, встал и взял маму за голову. Увидел много крови и отверстие размером с кулак. Тело ещё было в судорогах. Также заметил, что у меня все штаны окровавлены, думал, что это кровь мамы. Вышел на чердак, чтобы спрятаться. Слышал стоны соседа, проживавшего в 30 метрах от нас, пожалуй, полчаса умирал на своём дворе. Вдруг увидел, что из моей левой ноги струйкой бьёт кровь, и я начал терять сознание, но одновременно подумал, что могут сжечь дом. Шёл с чердака, когда уже был в коридоре, утратил силу в ногах. Мне только удалось выйти из жилища и на дороге потерял сознание. [...]
Меня нашёл сосед, украинец Антони Г., и взял домой. Его семья спрятала меня в крапиве за домом и сказала обо мне моему брату, который после нападения также пришёл к этому соседу. Брат пошёл в село Нетреба, уже в галицийской части Волыни, чтобы организовать транспорт. Попросил украинца по имени Арсен, который был в долгу, чтобы привёз меня на конной повозке. Фактически он пришёл и взял повозку Антони Г., кроме того, Антони Г. дал своего сына для управления.
По дороге нас схватили украинцы [...]. Откопали меня в соломе и хотели застрелить. Слышал, как Арсен торговался за мою жизнь. Наконец, нас отпустили и меня привезли в Нетребу, а потом в больницу в Збараже. Врач, который меня перевязывал, засвидетельствовал на моей голове два следа от пуль, отсюда знаю, что два выстрела предназначались для меня. [...]
114
Сын Антони Г., который вёз меня в Нетребу, предстал за это перед бандеровским судом, и был приговорён к смертной казни, но убежал и прятался даже после войны.
Kołodno, pow. Krzemieniec
17 июля 1943 (суббота)
Галина Т. (1929 г.р.):
В десять вечера мы услышали сигнал тревоги [били по железным брускам, подвешенным перед домами], звонили костёльные колокола. Женщины, дети и пожилые люди спрятались в костёле, мужчины заняли позиции для обороны. У моего отца была винтовка; когда услышал набат, побежал в своё отделение. Сначала мы спрятались в окопах, но мама побежала с госпожой С., чтобы вынести из дома пару вещей из опасения, что дом сожгут.
В это время вместе с тётей Ядвигой О. сидела в окопе. К нам на конях подъехали советские партизаны и сказали, чтобы спрятались в школе или в ближайших домах, потому что как подойдут украинцы, забросают окопы гранатами. Когда часть людей вышла, началась перестрелка. Спрятались с тётей вблизи какого-то дома, под остовом неоконченного крыльца. Рядом с нами лёг одиннадцатилетний незнакомый мальчик.
Появились украинцы. Не видела их, так как голова была спрятана под балкой, только слышала, как кричали: «Хлопцы, тут». Услышала выстрел, попали в тётю. [...] На шее и спине почувствовала уколы, они были болезненные и глубокие. [...] Мою голову прикрыла балка. [...] Когда была так исколота, слышала рядом душераздирающий крик мальчика, также колотого пиками, который звал свою маму. Этот мальчик был вынужден терпеть страшные муки, оказалось, что он был ранен живот. Боже, как он кричал!
[...] Украинцы отошли. Ещё не потеряла сознание, начала шептать, чтобы тётя отозвалась. Мальчик всё время ужасно кричал, я его просила, чтобы перестал, так как они снова придут, наконец, замолчал. Тётя вообще не отзывалась. Чувствовала, как у меня по спине и шее стекает кровь.
Возможно, прошёл час, когда последовала очередная атака украинцев. Слышала, что идут. Даже пыталась не дышать, не двигалась, ничего не видела. Услышала по-украински: «Те все готовы, а эту собаку - речь шла о мальчике - застрели». Тогда один сказал другому, что он дурной, жалко патронов, и снова начали колоть этого мальчика пиками. Потеряла сознание. Когда пробудилась, уже светало. Услышала польскую речь. Этот мальчик ещё жил, умер в полдень. Тётя была мертва. Потом партизаны мне сказали, что не страдала, была поражена в сердце пулей, несмотря на это и так поколота.
[...] Польские партизаны организовали транспорт, чтобы выйти из Гуты Степаньской [см. также: «Карта», 8]. Было принято решение об эвакуации на повозках детей, раненых и пожилых людей. Когда около полудня транспорт тронулся, произошла очередная атака украинцев. Лежала на повозке вместе с двумя другими детьми. Возница бросил вожжи и начал убегать. Мой папа с винтовкой допрыгнул до коня и развернул повозку. Занесло нас к школе. К повозке пришла толпа убегающих. Отец не был при мне, где-то сражался. Отбили атаку и опять организовали транспорт. Когда покидали Гуту, разразилась страшная буря, в жизни такой не видела. Тогда нам удалось отойти в лес без выстрела.
Ночевали в лесу. Жуткие ощущения. Табор простирался, сколько можно охватить глазом. Охранялись партизанами польскими и, должно быть, советскими. Матери должны были следить за детьми, чтобы не плакали и не выдали нашего месторасположения, а хозяева
115
находились около коней, чтобы ни один не заржал. Когда мы так ехали, видела горящие польские сёла [...] По дороге мама собирала яблоки, потому что я очень хотела пить. 20 июля добрались до Сарн. [...] Была положена в больницу, где лежала три месяца. [...] Меня лечил немец, очень заботился обо мне.
Huta Stepańska, gm Stepań, pow. Kostopol
18 июля 1943 (воскресенье)
Веслав Витольд Г. (1937 г.р.):
Поляки ездили с оружием в свои хозяйства за продовольствием и другими вещами. Как-то мне удалось проскочить на телегу, которой мой отец ехал на вылазку. Кроме него тогда ехали восемь - десять телег соседей.
В селе [вблизи Гринова] все постройки ещё стояли, не были сожжены. Заехали в хозяйство М., потому что знали, что они не убежали. Около дома, в котором не было подвала, находился так называемый земляной погреб. В нём нашли супружескую пару. Отец меня не пускал это смотреть, но видел, как извлекали трупы. Оба были порублены топорами. На поле хозяйства был найден наш близкий сосед Б. Его с двух сторон обложили досками, в которых [торчали] гвозди, а доски обвязали колючей проволокой. Его тело было наколото на гвозди, видел его в таком положении. Знаю, что в полях и обходах найдено несколько человек с разрезанными животами.
Уже во Владимире были с родителями в Фарном костёле в одиннадцать часов. Во время богослужения в костёл забежала девочка лет двенадцати. У неё правая рука была отрублена около плеча. Подбежала к главному алтарю и кричала: «Пресвятая Матушка», спасибо тебе, что позволила мне спастись».
Позже узнал, что убили всю её семью, она одна спаслась и бежала через лес 10 километров.
19 июля 1943 (понедельник)
Ядвига Я. (1937 г.р.):
Убегали с мамой [...]. За нами гнался и в нас стрелял один украинец. Попал в заднюю часть бедра. Пуля прошла насквозь, вырывая мясо, но, не повреждая кости. Моя мама взяла меня на руки, и убегали дальше. Украинец догнал нас. Мама стала перед ним на колени и просила, чтобы не мучил нас, а только застрелил.
После размышлений велел маме сесть, взять меня на руки и прижать к себе. Отошёл на несколько шагов, прицелился, выстрелил. Пуля прошла через моё правое плечо, снова повреждая плоть, но, не нарушая костей, а мама была поражена в сердце. Упала навзничь и умерла. Я упала на маму, закрыла глаза и прижалась к ней. Украинец подошёл, ударил прикладом по моей левой ладони (после этого у меня остался шрам между пальцами) и отошёл. [...] После ухода украинцев меня нашла семья, притаившаяся на поле ржи, и вместе с мамой перенесли меня на межу. Осмотрели мои раны, положили на телегу и оставили.
На следующий день по той дороге проходила группа вооружённых украинцев, которые забрали с телеги всё, что оставили мои родственники. Равнодушно прошли мимо мамы и меня. Только один, идущий сзади, задержался и сказал мне по-польски, что я похожа на мать и должна сказать тёте, чтобы забрала меня отсюда, так как погибну. Через несколько дней вернулся и сказал, что знает, что осталась одна, тёти нет. Хотел, чтобы поговорила с ним. Я не отзывалась, затаивала дыхание - притворялась, что неживая. Была слишком мала,
116
не осознавала, что живой человек - тёплый. Этот украинец отнёс меня на поле гречихи. Приходил ещё несколько раз, хотел вызвать меня на разговор, наконец, ушёл.
Через несколько дней услышала кошение близлежащих хлебов. Снова пришёл этот украинец и сказал, что заберёт меня к своим. Взял меня на руки, отнёс к тем, кто косил хлеб, положил на землю. По-прежнему не хотела говорить. Украинцы поставили рядом со мной еду и пошли. Не знала, что сзади осталась одна украинка. Когда протянула руку за едой, она крикнула, что я жива. Тогда все сбежались, и уже не могла притворяться, рассказала о себе. По-видимому, одна так лежала около десяти дней.
Wyrka, gm. Stepań, pow. Kostopol
2 августа 1943 (понедельник)
Анна О.:
Взяли детей и поехали в костёл в Тучине [...]. Вернулись только под вечер, немного уставшие. Съели ужин, ещё пошли с детьми к соседу на ружанец*. Пришло почти всё село.
Вернулись домой, разговариваем с мужем так, что может, сегодня не пойдём на ночь в лес, такое мучительное это спаньё на улице. Ночи холодные, а дети маленькие, плачут, что холодно, и хотели бы спать в кроватках. Может, одну эту ночь переспим в овине, немного отдохнём...
Так и сделали. Дети очень обрадовались. В овине было немного сена, раздела детей, надела на них ночные рубашки, чтобы отдохнули, потому что в лесу или на лугу спали в одежде. [...] Овин был деревянным, поэтому сзади отбили доску, чтобы в случае чего быстрее выйти. За овином была пшеница, может, удастся легче убежать.
Вошли к детям и сидим на сене. Муж начал беспокоиться, имел какое-то плохое предчувствие. Сказал, что не будет спать до двух часов, потом я буду бодрствовать. Поддакнула, но глаза не зажмурила; и меня охватил какой-то страх. Мне казалось, что около нашего дома кто-то ходит. Собака начала сильно лаять, потом завывать. Около полуночи начали выть все собаки, даже эхо куда-то отражалось.
А наши дети спят. Пытаюсь их разбудить, может, выйдем в поле, но никак не могу. «Боже, не оставляй нас!» - молюсь Божией Матери Неослабной Помощи - «Спаси нас, Госпожа!». Наступил первый час. Какая длинная ночь! Быстрее бы дождаться утра. Вдруг начали разрываться гранаты, и вспыхнул пожар. О, Боже! Стон и крик, выстрелы из винтовок, село окружено бандой украинцев с оружием - никто не убежит.
«Пресвятая Матушка, не оставляй нас» - вздохнула. Муж кричит: «Буди детей и быстро убегай, а я эти вещи из овина выкину в мешках» и крутится по полу, ничего не может найти. Я не могу разбудить детей, тормошу их, говорю мужу, что будем выносить их спящими. Муж вынес младшую, а я как-то разбудила старшую. Пробежали отрезок от дома до пшеницы. Взяла только одно одеяло, потому что со страху больше ничего не нашла. Дети дрожали в ночных рубашках, ночь была холодная. Всех укутала одеялом и велела сесть на землю, хотя она была довольно сырая, а сама смотрела, стоит ли ещё наш дом.
Куры порхают, живность мычит, ржёт, воет, а люди... кричат нечеловеческим голосом. [...] Пламя полыхает до небес. Деревянные дома, соломенные крыши горят, как спички. Ах, чтобы наш дом не сожгли!
Дети начинают плакать, что долго нет папы. Я тоже беспокоюсь. Наконец, приходит муж, приносит одежду, дети быстро одеваются, и приблизительно полкилометра бежим до леса. В лесу уже собралось довольно много недобитков, рассказывают. [...]
117
Той ночью были убито более ста человек из села Леоновка.
Рассвело, мужчины пошли на разведку. Быстро вернулись и восклицают: «Наши дома [в поселении Леоновка] стоят, лишь село сожжено дотла». Возвращаемся из леса. Как раз всходило солнце, печальное, красное, словно в крови. Нет ветра, тихо, безоблачно, только зловонный дым поднимается с пепелищ. Что делать? Куда убегать?
Быстро готовлю завтрак, но тут вбегает сын соседа и кричит «Украинцы едут на лошадях». - «Воля Божья - говорю - убежать не получится», но нас миновали. Заехали к соседу и говорят, что не будут их убивать, так как были хорошими хозяевами, но, чтобы нас здесь не было к двенадцати часам, ни одного, потому что нас убивать придут другие.
Оставляем всё имущество - новый дом, овин, коровник, бетонный колодец, сад, коров, свиней, стадо гусей [...]. У нас есть только одна телега, а собираются три семьи - что можно взять? Маленьких детей также нужно посадить на телегу. Сложила в мешок лучшую одежду, немного продовольствия. Взяла образ Ченстоховской Богоматери, а детям дала по маленькому образку. Со стены сняла мессийный крест, взяла чётки и говорю, что уже забрала всё самое важное.
Образ Богоматери, которым мои родители благословили нас на венчание, был большим, чтобы забрать его с собой, поэтому сняла со стены, поставила на стол, прикрытый белой скатертью, убрала цветы. Все стали на колени, произнесли Под Твоей Защитой и попросили Матушку о благословении, не для венчания, как когда-то, а на скитальческую жизнь. Со слезами на глазах вышли из дома, который закрыли на висячий замок. Крестом осенила дорогу и выдвинулись.
Только Рекс остался. Не могли взять его с собой, потому что у него не было намордника, а он был очень грозный. Когда мы выезжали со двора, начал грозно выть, а дети плакать, у нас по щекам также текли слёзы. Проехали километров, но ещё было слышно его завывание.
Быстро ехали через сожжённую Леоновку. Сколько там лежало трупов, а в селе ни одной живой души. Кто остался жив, убежал, о погребении не было речи. Там и сям ещё дымились дворы. Сожжена пасека на сто пней, рои пчёл сидели на мёде из разбитых ульев. Рядом с дорогой в ниве ржи лежал восемнадцатилетний сын Миколая М. Его тело и одежда были страшно обожжены. Звал на помощь, но это было невозможно, умирал. [...]
Доехали до Тучина, где был немецкий пост. Сюда съехались поляки со всей гмины. [...] Немцы определили место на лугу у реки Горынь и сказали, что здесь можем переночевать, а утром ехать дальше.
Пока светили солнце, было спокойно. После заката приехали немцы и сказали, чтобы мы быстро выезжали на другую сторону реки, так как идёт множество украинцев, истребят нас или утопят, а у них нет таких сил, чтобы с ними сражаться.
Не получится описать, какая возникла паника. А когда ещё услышали выстрелы из пулемётов, как всё это двинулось [...], даже были потери в людях.
Leonówka, gm. Tuczyn, pow. Równe
29 августа 1943 (воскресенье)
Божена П. (1927 г.р.):
Ночью 29 августа мы с мамой и братьями спали в поле, в доме остался только отец. На восходе солнца вернулись в хозяйство. Старший брат Мечислав пошёл в укрытие в стоге соломы, а младший, Альфонс, - спрятался на чердаке коровника. Мы с мамой ещё были во
118
дворе, когда мама заметила, что из поселения выбежали несколько мужчин с топорами, косами и колунами в руках и побежали к соседу П. Поскольку там уже никого не было, побежали к другому соседу - К., где также никого не застали, потому что та семья спала в пшенице. Увидели, что бегут в нашу сторону.
Мама вбежала в дом разбудить отца, я же заскочила в укрытие брата в стоге соломы во дворе. Только успела сказать, что к нам мчатся бандиты, когда мама с отцом вышли на порог и закричали, чтобы убегали из хозяйства. Отец остался во дворе, а мама с Мечиславом побежали за овин, прятаться в копнах пшеницы. [...]
Бандиты уже были близко, впрыгнула обратно в стог соломы. [...] Услышала два глухих удара и стон отца. Начали искать остальных членов семьи. Повсюду заглядывали и нашли маму с Мечиславом. Один из украинцев сказал: «Ну, эти двое уже лежат». На чердаке нашли Альфонса, привели его во двор. [...] Услышала два удара, как у отца, и стон. Когда убили брата, начали между собой разговаривать, что где-то должна быть ещё девушка. Искали меня [...], наконец, ушли.
Спустя два-три часа снова пришли какие-то украинцы и начали копать ямы во дворе и за овином. Вдруг услышала голос Альфонса: «Боже! Боже!». К нему подошли и сказали «Алюш, ты спишь, спишь». Брат ещё два раза повторил: «Боже, мой, Боже!», тогда один произнёс: «Возьми топор и добей его». Снова услышала два удара. Брат перестал стонать. Тела бросили в ямы [...] и куда-то ушли.
Во второй половине дня во двор приехали повозки, и начался сбор инвентаря, утвари, одежды. Забрали, что удалось и отъехали. Ночью думала выйти и как-нибудь добраться до Владимира, но уснула. Проснулась утром, когда услышала, что во дворе кто-то ходит. [Украинцы] Собирали яйца и выпустили во двор двух поросят. Поросята почувствовали, что я нахожусь в стоге, протиснулись через солому и легли около моих ног. Также ко мне добралась собака. Её вытащили и смотрели, нет ли там кого. С другой стороны были эти два поросёнка, кто-то их пнул, и они начали лезть ко мне. Сильно их оттолкнула и пошли себе, а украинец за ними. Как-то меня не нашли. Сидела в стоге до следующего дня. Чувствовала голод, а, прежде всего, мне хотелось пить.
Во вторник перед ночью решила найти что-нибудь для питья. Всё послеобеденное время во дворе было спокойно. На изгороди сушился горшок, набрала им воды из корыта, хотя она была уже позеленевшая. Вернулась в стог и через соломку пила воду со дна. Так просидела очередную ночь. Хотела бежать, но дрожала и засыпала.
В среду утром подумала, что если не выйду, то умру от голода или меня сожгут в этом стоге, так как некоторые хозяйства сжигали. Поэтому вышла и взяла грабли, прикидываясь работницей, идущей в поле. Когда дошла до поворота дороги, ведущей к поселению (мы жили в каких-то 300 метрах в стороне), увидела украинцев с винтовками, ехавших на телеге. Не глядя на них, пошла по дороге на Владимир, а они повернули [...]. Не задержали меня, почему, не знаю. [...]
Когда прошла 3-4 километра, увидела, что в хозяйстве польского военного поселенца С. украинцы что-то грузили на телегу. [...] Один меня задержал и спросил, куда иду. От ужаса ничего не могла сказать, прозаикалась, что сгребать овёс. Спросил, чья я. Соврала, выдавая себя за дочь Г., которые были украинской семьёй, жили в поселении, и у них было три дочери примерно моего возраста. Мужчина сказал, что я вру, так как он знает дочерей Г. [...] Добавил, что моё счастье, что он ещё никого не убил и не хочет убивать, но он уверен,
119
что я - полька. Велел мне бросить грабли и для безопасности идти полями и лесом, а не по дороге.
Грабли не бросила, но пошла в направлении леса. [...] Издалека увидела довоенное стрельбище, там крутились несколько человек. Не зная, кем являются, начала сгребать скошенную гречиху и овёс и ставить в копны. Эти люди двинулись в мою сторону. Когда первый приблизился, увидела в нём сельского скрипача, вывезенного украинцами в лес, но через минуту мне показалось, что это какой-то немец, а ещё через минуту, что украинец, только, когда он произнёс по-польски: «Боженька», оказалось, что это знакомый. Это были поляки, которые приехали из Владимира за кормом для стада. Присоединилась к ним.
Ludmiłpol, gm. Werba, pow. Włodzimierz
Казимера Я. (1931 г.р.):
То, что украинское население убивает поляков, мы слышали во время бесед взрослых. Взрослые боялись актов насилия, несмотря на это все вели хозяйства и были вынуждены работать. Кроме того, надеялись, что в их населённом пункте нет причин, чтобы случилось что-то плохое. [...]
В воскресенье ночью мы услышали приближающиеся выстрелы и крики. Мать разбудила нас и велела одеваться. Пошли к дяде Яну, проживающего недалеко. Также не спали. Дядя предположил, что, возможно, идут за мужчинами, и спрятался в овине. Мы стояли во дворе. Нас окружили десять мужчин, среди них был житель Глубочицы (Głęboczycy) [...] Были вооружены молотками, косами, топорами, у одного было старое оружие. Успокаивали нас, что ничего плохого не сделают. Помню, что у их брюк были окровавлены штанины. В какой-то момент услышала громкое «Ура!» и заметила, что бьют нас тем, что каждый держал в руке. Стоящий рядом со мной украинец замахнулся на меня топором, упала и потеряла сознание.
Не знаю, сколько лежала, но достаточно долго. Слышала какой-то плач, стоны, думала, что сплю. Несколько раз приходила в чувство и теряла сознание. Припоминаю себе, что видела мать с разрубленным черепом. Лежал убитый отец, держа младшую сестру, также мёртвую. [...]
Polska rodzina zabita przez Ukraińców. Fot. IPN Oddział w Lublinie
Это мог быть третий день. Чувствовала себя очень голодной, слабой. Кое-как дошла до сада бабушки, набрала яблок и съела. Украинцы в дальнейшем свирепствовали. Решила спрятаться в копне пшеницы на поле бабушки. Не знаю, сколько там сидела, но три раза видела украинок, идущих в церковь в праздничных нарядах. Наконец, меня в этой копне нашли украинцы. Была измождённая, думали, что неживая. Выкопали яму и ругались, кто должен меня затолкнуть. Их могло быть шестеро. Один взял лопату и столкнул меня, при этом ещё ударил меня по боковой стороне головы. Чувствовала, как засыпают меня землёй. Наконец, ушли.
120
Мне удалось сгрести землю с лица, приподнялась. За мной наблюдал какой-то украинец, помог выйти. Очень болело. Проводил меня к реке, где обмылась, ибо всё лицо было залито кровью. Спросил, что случилось с моей семьёй. Его звали Г., мне кажется, что он был среди тех, кто напал на нас во дворе дяди. [...] Проводил меня в свой дом, его сестра перевязала мне раны, и я как-то отошла.
Głęboczycа, gm. Olesk, pow. Włodzimierz
30 августа 1943 (понедельник)
Ядвига П.:
Нас погнали в сторону костёла. Когда дошли, выгнали из костёла преимущественно женщин с детьми и погнали через кусты в сторону кладбища. [...] Около кладбища избили старого органиста с женой, потому что не давали возможности быстро идти. Было жарко, нас заливал пот. [...]
Нас гнали через кусты несколько километров, потом началось.
Ева Ш. из села Мария Воля произнесла им: «Зачем нас убиваете, после евреев набрали золота, а после нас что возьмёте?». Мы начали читать Anioł Pański i Wieczny odpoczynek racz nam dać, Panie. Приказали ложиться семьями, потом десятками и стреляли в каждого отдельно. [...] Легла как для сна. У меня был большой платок, накрыла им голову, чтобы ничего не видеть. Выстрелы приближались, ждала смерти, а тут слышу, что выстрелы удаляются, а я невредимая.
Сестра с одним братом, я с другим, голова опиралась на её ноги, должна была слышать, что дышу, и спросила, тяжело ли я ранена. Ещё не отзываюсь, боюсь, может, стоят в кустах. Спрашивает второй раз, подняла голову и говорит, что никого нет. Увидела, что ранена. Мы встали, посмотрели на братьев (9 и 13 лет), в головах отверстия от пуль. До сегодняшнего дня чувствую угрызения совести, что велела им выбросить шапки, может если были бы в шапках, то в них бы не попали.
Куда идти? Пошли через кусты в направлении Любомля. Встретили пожилого украинца с девочкой. Сестра начала просить, чтобы взял нас домой, не хотел. Мы вышли к дороге на Заполье, сестре стало плохо. Я сказала: «Подожди на дороге, а я пойду, по-украински попрошу воды». К счастью, ближайшее жилище было закрыто, попили воды из корыта, и пошли дальше. [...]
Началась скитальческая жизнь.
Wola Ostrowiecka, gm. Huszca, pow. Luboml
Выбор и составление
Барбара Одноус
В тексте были использованы материалы Института Национальной Памяти, Филиала Комиссии Преследования за преступления против польского народа в Люблине, акты следствия S.1/00/2.
Редакция выражает благодарность прокурору Петру Зайцу, проводившему расследование, за помощь в доступе к материалам их подготовке.
121
Перевод статьи с польского языка - штурман.
Wydawca: Fundacja Ośrodka KARTA
02-536, Warszawa, ul. Narbutta, 29.
Tel. (0-22) 848-07-12.
