Эта статья была готова к 23 августа 2002 года - к 59 годовщине освобождения Харькова. Но мне не дали её опубликовать - слишком радикальны были слова моей героини. И вот 20 мая на 91 году жизни её не стало. Статья вышла 21 июня 2007 года в харьковском "Времени" с сокращениями касательно нашего гнусного герба вилки-тризуба.
На фото 1945 года справа от Дарьи её муж капитан Трофим Михайлович Ященко. Те, кто стремится сделать героями фашистских прихвостней, посмотрите в глаза этим погибшим людям. Хотя бы на фото.
ЛИЧНЫЙ СЧЕТ ДАРЬИ ПЕТРОВНЫ ЯЩЕНКО К ВЛАСОВУ И БАНДЕРЕ
Трагический для исторической памяти нашего народа день 22 июня в этом году почти совпал с печальными сорока днями скромной харьковчанки Дарьи Петровны Ященко, что недавно покинула наш мир на 91-м году жизни. Познакомились мы с ней случайно, в Дзержинском райвоенкомате, где Дарья Петровна делала перерасчет пенсии. Под глубоким впечатлением от рассказа о её военной молодости, я подготовил нижеприведенную запись нашей беседы, текст которой она успела откорректировать. Простите меня, Дарья Петровна, что опоздал с публикацией, что не смог Вас порадовать, дать подержать в руках газету с Вашими выстраданными мыслями и чувствами...
Она сражалась за Родину
Дарья Петровна Ященко, в девичестве Пивоварова, родилась в 1917 году на Смоленщине. Ее малая родина и ее жители испокон веку первыми принимали на себя удары врагов, вторгавшихся с Запада на нашу общую большую Родину. Не случайно одно из лучших военных стихотворений Константина Симонова начинается строкой: «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...». И сегодня, спустя более 65 лет, Дарья Петровна прекрасно помнит те дороги лета 41-го года. Единственное расхождение её воспоминаний с сюжетом знаменитого стиха Симонова состоит в том, что не было Дарьи среди русских женщин, которые говорили отступающим солдатам «мы вас подождем». Не было потому, что она сама, двадцатичетырехлетняя, шагала в том солдатском строю.
Военная судьба Дарьи Петровны сложилась так, что она имеет особое, лично выстраданное право на мнение в вопросе как следует относиться к Власову и власовцам, к Бандере и бандеровцам. Массированная пропаганда в направлении моральной и юридической реабилитации этих предателей, которая ведется последние годы, дала свой результат не только на уровне сознания определенной части населения, но и на государственном уровне. Прежде всего, здесь, НА Украине. В России уже спохватились, и апологетика власовщины там встретила, наконец, государственный отпор.
-Дарья Петровна, расскажите, как началась для Вас война, как Вы оказались во 2-й Ударной армии, где командующим был генерал Андрей Власов?
- Накануне войны я жила в пригородном селе под Смоленском и работала в городе табельщицей в 1-й Сов. больнице, одновременно заканчивая 2-х годичные курсы медицинских сестер. 26 июня 1941 года нам объявили, что учеба досрочно завершена и поставили на воинский учет, прикрепив к 304-му стрелковому полку. Через два дня получаю повестку - явиться в полк. Прихожу на место сбора, а полка уже нет, ночью снялся по тревоге. Где его догонять - неизвестно. Вернулась домой в село. Поскольку шли беспрерывные бомбежки, стала рыть возле дома окоп. Тут гляжу, бежит сержант из проходившего мимо 664-го артиллерийского полка и кричит:
- Здесь есть медсестры?
- Я - медсестра, - отвечаю.
- Тогда за мной!
Схватила документы, нехитрые вещи, и вместе с тем сержантом - в полк. Так и оказалась я в действующей армии. Отступали с боями до Ярцева, только там я приняла Присягу и получила звание старшины. Потом были страшные бои под Ельней и многие другие тяжелые бои.
Нашу часть все время перебрасывали на разные участки фронта. Я, как старшина санитарной роты, не знала (да и не положено было мне знать!) в составе какой армии и под чьим началом воюет наш полк. О том, что мы в итоге оказались на южном фланге Волховском фронте в составе 2-й Ударной армии, которой командовал Власов, я узнала уже в немецком плену.
- Как Власов сдал 2-ю Ударную армию в плен? - неудачно сформулировал я вопрос.
- Власов не сдал армию! Это он сам в июле 1942 года сдался в плен, бросив вверенные ему войска, бросив нас! Приказ о сдаче армии в плен он даже не мог отдать: его свои тут же убили бы как предателя. Ничего о предательстве Власова нам не говорили, мы продолжали воевать в окружении. Сейчас известно, что и Сталин сначала не поверил сообщению немецкого радио, что Власов сдался, он направлял в немецкий тыл разведчиков для его спасения.
А я лично в плен попала так. Наш полк одним из последних пытался вырваться из окружения. 10 октября 1942 года я ехала в колонне на повозке с военврачем капитаном Копытиным. Как сейчас помню: проезжаем мимо двух лошадей, одна лежит раненая, но еще живая, а сверху на ней лежит другая, убитая лошадь. Вдруг капитан изо всех сил как швырнет меня прямо на эту лошадь и сам бросился сверху, закрыв своим телом. Я ничего не успела понять, как в трех метрах раздался взрыв упавшей мины. Капитан был опытнее и порасторопнее, этим-то он меня и спас. Меня только оглушило, а большинство находившихся рядом, погибло. Прихожу в себя - вокруг немцы.
- Как с Вами обращались в плену, как удалось бежать?
- Немцы нас построили колонной, которая тянулась от одного конца горизонта до другого. Гнали до Драгобужа, где оборудовали концлагерь. В пути не кормили ничем. Местные жители давали поесть, немцы разрешали. Однажды к нашей колонне подошел гитлеровец, у которого на груди висели автомат и фотоаппарат. Наверное, это был фотокорреспондент. Я на свою беду выделялась среди бойцов синими (авиационными) галифе, в то время как все прочие носили общевойсковые галифе зеленого цвета. Это было чистой случайностью, но привлекло внимание немца. Он приказал мне выйти из строя и спросил, указывая на брюки: «Комиссар?». «Нет» - ответила я. Тогда он навел на меня фотоаппарат и стал знаками показывать, чтобы я улыбалась в объектив. Видимо улыбка у меня была слишком невеселая, немец остался недоволен, портить кадр не стал, и вместо снимка изо всех сил ударил меня кулаком в лицо. Лицо у меня превратилось в сплошной синяк, вот и до сих пор ношу над бровью эту шишку.
Среди пленных было очень много мобилизованных из близлежащих мест, таких же, как и я. Хотя я и воевала уже больше года, но случай вновь привел меня к родным краям. Местные женщины приходили разыскивать своих мужей, братьев, сыновей. Пленных было так много, что немцы просто не знали, что с таким количеством делать. Поэтому на первых порах они просто разрешали забирать родственников с собой. «Куда они от нас денутся?» - примерно так думали эти самоуверенные господа. Через неделю - 16 октября - я попросила у одной из таких женщин юбку, свою шинель я уже предварительно поменяла на рабочую куртку. Эта женщина сняла юбку прямо с себя и полуголая побежала домой, а я в ее юбке поверх злосчастных синих галифе - в другую сторону. Тут ко мне какой-то наш лейтенант пристал: «Возьми, мол, с собой. Если немцы спросят, скажем, будто ты - местная, а я - твой муж». Хоть и было очень страшно, но я не смогла ему отказать, так на пару мы и сбежали.
-Александр Солженицын, сам фронтовик, оправдывает Власова. Он считает, что в трагедии 2-й Ударной армии виноват только Сталин, а Власов хотел избежать напрасных жертв.
- Я с этим не соглашусь никогда. Власов нас бросил и спасал свою шкуру. Мы же продолжали драться. Каждый сам делает свой выбор и несет личную ответственность, невзирая на обстоятельства. По крайней мере, я так воспитана и с этим убеждением умру.
- Как Вы снова вернулись в действующую армию?
- Когда я пришла домой, в нашей избе уже поселили 12 гитлеровцев. Жить пришлось в хлеву. Нашлись «доброжелатели», которые донесли немцам, что я была в армии, но обошлось. 2 февраля 1943 года умерла от тифа мама. Отец был на фронте. Я осталась с 5-ти и 17-ти летними братьями. 30 августа 1943 года наши освободили Смоленск. Старший брат достиг совершеннолетия, и его призвали в армию, меня же никто не призывал. Тогда я однажды утром приготовила братику еды и сказала, что схожу в город в военкомат, стану на учет как медсестра, и скоро вернусь. Пришла в военкомат, спрашиваю, где становиться на учет. А мне говорят: «Какой учет, становись в строй!». Так я попала на переформирование в 104-й стрелковый полк. Только через 10 дней смогла отпроситься домой пристроить братика к тетке. Конечно, за эти 10 дней родственники и соседи ему пропасть не дали, но малыш и так столько пережил...
- Были ли у Вас проблемы с военной контрразведкой СМЕРШ?
- Я никогда не пыталась скрывать, что была в плену. Просто я врать не умею. Особых проблем у меня по этому поводу не было. Медсестры были в дефиците, дело свое я делала хорошо, была награждена боевыми орденами и медалями, несколько раз ранена. Обидно только, что выслуга у меня пошла лишь с 43-го года, ведь большинство документов 41-го года погибло. Присягу, однако, я принимала только один раз, тогда в 41-м. И еще в партию я так и не смогла вступить, хотя хотела.
- Как Вы столкнулись с «вояками» ОУН-УПА?
- После освобождения Белоруссии наш полк перебросили на Галичину. Нас предупредили о зверствах националистических банд и приказали быть начеку при контактах с местным населением. Но в это трудно верилось после того радушия, с которым нас встречали до сих пор. После одной успешной атаки я разыскивала раненых на недавнем поле боя. Наши войска ушли далеко вперед, на поле я была одна. Нашла тяжелораненого и с трудом тащила его на плащ-палатке к стогу сена. Стог я использовала как ориентир и временный пункт сбора раненых, чтобы потом вывезти их оттуда подводой.
Вдруг я заметила местного жителя с вилами и очень обрадовалась, позвала, надеясь на его помощь. Он действительно подошел ко мне, молча посмотрел на меня, на раненого. Потом вдруг поднял вилы и как всадит их беспомощному бойцу в живот! До сих пор эта жуткая картина извивающегося на вилах человека стоит перед моими глазами. Затем он выдернул вилы и так посмотрел на меня, что стало ясно: следующая очередь - моя. Я бросилась бежать изо всех сил. Что мне оставалось делать? Табельное оружие нам, медсестрам, не полагалось. После этого случая я завела себе трофейный «Вальтер», но не стреляла из него в человека ни разу. Если бы в тот миг было у меня оружие, то рука бы не дрогнула, до сих пор жалею! Когда я слышу про союз «Тризуб» им. Степана Бандеры он сразу ассоциируется у меня с теми кровавыми вилами. А о нашем гербе я и говорить не хочу... Позор!
Вскоре мы стали свидетелем того, как оуновцы вырезали подчистую целые госпиталя, которые поначалу оставляли в тылу как раньше - без охранения. Они вырезали у раненых на теле звезды, отрезали уши, языки, половые органы. Глумились над беззащитными освободителями их земли от фашистов как хотели. А сейчас нам говорят, что эти так называемые «патриоты» Украины воевали только с «карателями» НКВД. Все это вранье! Какие они патриоты?! Это бешеное зверье, для которого высылка в Сибирь не то наказание, которого оно заслужило! Ведь в Сибири живут нормальные люди, получилось, что это наказание для них, получить таких соседей...
Настоящий патриот Украины - мой покойный муж Трофим Михайлович Ященко. Он родился на Полтавщине, всю войну воевал в артиллерии, мы познакомились на фронте в 1944 году, женились сразу после войны. Я - из коренной российской глубинки, он - из украинской, между нами не было национального вопроса, и делить нам было нечего. Мы счастливо прожили вместе 38 лет до его кончины в 1982 году. У нас трое детей, один из них теперь - «иностранец», живет в Смоленске. Мне, мягко говоря, непонятен нынешний праздник «незалежності». От кого? Мы с Трофимом вместе воевали, как тогда говорили, «за честь, свободу и территориальную целостность нашей Родины». Для моих детей и внуков, живущих в Харькове и Смоленске, есть только один праздник, и никто его у нас не отберет - это день Победы. А день «незалежності» сына от матери и брата от сестры в нашей семье не отмечают.
- Где закончилась для Вас война?
- Где закончилась для Вас война?- Победу я встретила под Прагой, где были последние завершающие бои. Удивительное совпадение - в 1942 г. я воевала рядом с Власовым, рядом с ним войну и закончила, но уже по разные стороны линии фронта. Власов с остатками разбитой РОА пытался уйти от возмездия к американцам, не вышло. Арестовали его как раз под Прагой, невдалеке от нас. Круг замкнулся. Жаль, что тогда я в мае 45-го не знала об этом, порадовалась бы. Но ликование от Победы и так было безмерным!
Беседовал Александр Смирнов
Константин Симонов
А. Суркову
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: — Господь вас спаси! —
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина -
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала:- Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.
«Мы вас подождем!» — говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!» — говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
1941
